Преподаватель истории, редактор самиздатской газеты «Воля» и один из старейших российских анархистов, автор книги «Зачем борьба» Влад Тупикин родился в Москве 20 сентября 1965 года. В конце 1980-х годов был среди создателей Конфедерации анархо-синдикалистов.
— До того, как стать анархистом вы входили в подпольный марксистский кружок, но затем покинули его. Чем не понравились марксисты и откуда вы узнали об анархистах?
— Не то чтобы мне марксисты не понравились, просто вся эта марксистская группа стала анархистской. В 1982 году я поступил на истфак ленинского педагогического института (сейчас МПГУ) и уже через два месяца учебы, как раз когда умер Брежнев, у нас образовалась группа. В ней беседовали на политические темы — мы тогда понимали, что советская власть не справедлива, что она не социалистическая, в стране существует эксплуатация. В группу входили разные люди: какие-то мальчики любили побухать, какие-то девочки — потусоваться, а кто-то любил поговорить о политике. Расколола группу война в Афганистане: тогда начался призыв, и всего около 20 вузов были освобождены от него. Часть нашей группы, в том числе и я, откосила по болезни, а часть пошла служить. Но мы продолжали держать связь и переписываться. Одним из наших, ушедших в армию, был мой сокурсник Андрей Исаев, ныне член генерального совета «Единой России» и владелец православной гостиницы на родине Маркса. Он попал в странную часть в Белоруссии — там не было дедовщины, наверное, потому что они охраняли склады с атомными бомбами. Зато солдат эксплуатировали офицеры и в этом деле переусердствовали: после нескольких часов строевой послали их разгружать вагоны. Парни перетрудились, один из них уснул на рельсах, а поезд тронулся и перерезал ему ноги. В части случился бунт, а заместитель комсорга роты Исаев получил первый политический опыт — он этот бунт возглавил.
— Почему он?
— Ну как же — студент из Москвы, историк, отличник, еще очень говорливый, он же ходил на курсы ораторского искусства. В нашей группе он тоже был оратором. Бунт прошел успешно, к требованиям солдат прислушались, а Исаев стал пользоваться авторитетом. После этого он начал пропагандировать наши политические идеи уже в армии.
— А откуда вы брали ваши теории?
— У нас не было книг западных левых мыслителей, не было самиздата. Мы были из обычных семей, мы были, как писал Солженицын, «образованщина», питались тем, что было доступно — работами Маркса и Энгельса. У нас было четкое понимание, что мы левые и что революция в стране не удалась, и ее надо делать заново. Поэтому мы искали социальную базу, на которую мы можем для этого опереться. Как раз в армии Исаев пришел к мысли, что в СССР сформировался некий «коммунистический класс» — это все трудящиеся: рабочие, интеллигенция, крестьяне, то есть все, кто принижен. А есть госбюрократия, партноменклатура — коллективный капиталист. И вот с ним надо вместе бороться. Андрей приехал в отпуск, мы собрались обсудить его тезисы, которые он расписал на целую тетрадку в 18 страниц. И стало понятно, что мы уже не просто компания, а нечто большее. К концу службы в 1985 году Исаев подговорил 15 своих сослуживцев вернуться каждый в свой город, попрощаться с родственниками, поехать в Москву, устроиться на крупнейшие заводы и начать агитацию. Мы были, конечно, наивны. Все поклялись, но в итоге приехал только сослуживец из Архангельска, он устроился на завод ЗИЛ, проработал там два месяца и понарассказал нам много интересного о том, что такое рабочий класс.
— То есть идея провалилась?
— На первом съезде РСДРП тоже было всего девять человек и собрание проходило в Минске в маленьком деревянном домике. Если посмотреть на возраст тех, кто был на этом съезде и кто его охранял, то можно прийти к выводу, что это был поколенческий проект. У нас, если смотреть на всю историю нашей группы, тоже был поколенческий проект. Когда из армии вернулся Исаев и другие, мы решили создавать политическую организацию — Всесоюзную революционную марксистскую партию. Это и был тот самый «кружок», о котором вы спросили в самом начале.
— Чем занималась организация?
— Члены партии должны были неустанно изучать работы классиков, не употреблять алкоголь, не верить в бога и сдавать страшные взносы — 10 рублей в месяц. Деньги были нужны, чтобы покупать в букинистических магазинах книги, изданные после снятия цензурного запрета в 1905-1906 годах. Тогда много всего было издано в России, например, Каутский, Берштейн и другие, кого потом партия заклеймила. Эти издания можно было купить, но они стоили аж по 150 рублей за книгу! Деньги я сдавал, но меня постоянно ругали, что я плохо читаю Маркса. Однажды я очень расстроился, выпил семь кружек пива и пошел в библиотеку, взял красно-коричневый томик Маркса и начал конспектировать. Читал почти два часа. Как вернулся домой, не помню. Судя по конспекту, читал я не Маркса и Энгельса, а Марска и Энгеля, конспект представлял полный бред. Поэтому я решил поехать к Исаеву и выйти из организации. Сказал ему, что 10 рублей для меня много, что люблю выпить и что теорию не освою, а еще вы запрещаете нашему товарищу Владимиру Губареву верить в бога. Так я вышел из марксистов, но пообещал: «Когда решите делать листовки, я вам помогу». Я тогда занимался фотографией и мог помочь с фотокопированием листовок.
— А где члены организации зарабатывали такие деньги?
— Работали сторожами телевизоров на заводе «Темп». Дело в том, что до продажи телевизор «Темп» должен был проработать непрерывно 100 часов, не сгоревшие шли на продажу. Оставлять их без присмотра было нельзя, вот и дежурили у них круглые сутки сторожа. Ребята ночами охраняли телевизоры, а заодно изучали марксизм.
— А как же вы пришли к анархизму?
— Отличник и комсомолец Исаев в том же 1985 году решил, что будет писать работу о противостоянии Маркса и Бакунина. Эта борьба была хорошо описана Бакуниным в книге «Государственность и анархия», но вот проблема — книга эта в то время была в спецхране. Но Исаеву повезло, она была в спецхране нижнего уровня, куда отличника боевой и политической подготовки, хорошего студента и комсомольского активиста Исаева могли пустить. Нужны были только рекомендации от парткома, декана и КГБ, которые он получил. А когда начал читать Бакунина, у него волосы встали дыбом.
— Почему?
— Потому что мысли Бакунина применительно к России были значительно интереснее Маркса и в своей работе Бакунин предсказал все извращения сталинской политики: и власть «государственных инженеров», как он называл номенклатуру, и ограбление крестьян, потому что он видел, что других ресурсов для индустриализации нет и так далее. Исаев начал все это переписывать и с нами изучать. К лету 1986 года стало понятно, что мы вовсе никакие не марксисты, а анархисты. А 8 мая 1987 года было провозглашено создание революционного клуба «Община». Официально он назывался Историко-политический клуб «Община». Был вариант назваться «Коммуна», но это нам показалось слишком официозно. А названием «Община» мы хотели подчеркнуть связь с русским народничеством, ведь в анархизме есть доля народничества.
— Были уличные акции или только теоретическая работа?
— В 1986 году была социальная акция — тогда в Москве строили Третье транспортное кольцо и один из наших активистов жил в Немецкой слободе, где собирались сносить дома. Наши ребята вместе с местными жителями вышли на акцию протеста против сноса домов, местной церкви в стиле модерн и палат Щербакова. Бульдозеры уже подогнали. Начальником московским тогда был Ельцин, он год как приехал из Свердловска и зарабатывал себе политические очки популизмом. Он приехал на акцию и заявил: «Ну, раз москвичи против, мы рассмотрим. Остановите строительство». В результате вышло, что группа местных жителей и группа анархистов смогли заставить власть остановить строительство на много лет, был спроектирован тоннель и дома остались целы. Появились социальные связи и уверенность в том, что мы что-то можем.
Чтобы расширить круг сторонников, нами была придумана система политбоев в вузе под предлогом воплощения в жизнь горбачевского лозунга «Больше социализма, больше демократии». В чем они заключались: на сцене садились люди, которые изображали КПСС, анархо-синдикалистов, социал-демократов, маоистов и югославских коммунистов. Пять направлений современной социалистической мысли. Исаев, конечно, представлял анархо-синдикалистов и всех уделал. Потом зрителям предложили проголосовать за программы и 85% присутствующих в зале проголосовали за анархистов. У парткома случилась истерика. Через несколько дней мы повторили политбои и снова выиграли, потом это все пошло по другим факультетам, вузам и школам. Всего мы провели 22 такие встречи, у нас появились сторонники. Например, Илья Колеров — в будущем московский бензиновый король (владел сетью частных бензоколонок «Илья Колеров и Ко» — РП). В конце 90-х годов он призвал отказаться платить налоги, раз государство устроило войну в Чечне. Бизнес у него тут же отжали, а он сам, кажется, уехал заграницу.
— О диссидентах вы слышали?
— Конечно, я слушал западные голоса с 6 лет. Меня к радио пристрастили родители, обычные советские рабочие. Слушал на западном радио музыку, песни моего любимого Владимира Высоцкого и про политику тоже, про политзаключенных знал. А в 1987 году об этом заговорили все. Тогда под давлением Запада Горбачев выпустил академика Сахарова из ссылки в Горьком, это послужило сигналом к тому, чтобы начали выпускать на свободу и остальных. Эти люди начали возвращаться к активной деятельности. Появились и новые независимые организации, например клубы «Перестройка» в Ленинграде и Москве, в Москве Борис Кагарлицкий с Глебом Павловским придумали Клуб социальных инициатив. А потом возникла идея провести съезд всех-всех.
— Оппозиционеров?
— Скорее сторонников перестройки снизу. Тогда осторожнее формулировали. В итоге в Москве прошел двухдневный съезд «Общественные инициативы в Перестройке» в августе 1987 года в ДК «Новатор» у метро «Академическая». Как я потом узнал, он проходил с санкции члена политбюро Александра Яковлева. Это был потрясающий набор: Новодворская, анархисты, Павловский, братья Чубайсы из клуба «Перестройка», какие-то хиппи политизированные, куча комсомольцев и партийцев даже было. На этом съезде люди со всей страны познакомились. Мы записали адреса и контакты самых адекватных. Там же на съезде неформалов мы организовали Федерацию социалистических общественных клубов (ФСОК), туда вошли комсомольцы, наши люди и другие левые активисты. У нас был творческий подъем, уже через месяц после съезда мы начали выпускать журнал «Община».
— Как КГБ позволил провести такой съезд?
— Разрешение было с самого верха, они экспериментировали. Даже нам в сентябре 1987 года через комсомол выдали для собраний красный уголок какого-то завода недалеко от «Академической», сказали: «Что вы все по кухням? Вот, собирайтесь». Конечно, установили там прослушку. А осенью того же года мы впрягаемся за Ельцина, его тогда снимали с поста.
— Анархисты за Ельцина?
— Нет, не за самого Ельцина, мы тогда долго это обсуждали и чуть было не раскололись. Часть говорила, что он прогрессивный, вторая говорила: «Чего это мы будем за партийного начальника впрягаться?» В итоге мы приняли важное для последующего развития движения решение, что у нас не будет демократического централизма и большинство не будет навязывать свое мнение меньшинству. Это в дальнейшем спасало движение от расколов. Если консенсуса нет, то меньшинство не препятствует большинству в реализации решения, но не принимает в этом участия, может критиковать и ничего им за это не будет.
— Если бы КГБ не дало создать клубы и устраивать сборы, как в том же «Новаторе», все бы пошло так же или ситуацию бы удалось подморозить?
— Я думаю, все бы шло так же или даже радикальнее. Во-первых, пресса наглела, в «Комсомолке» вовсю писали, что надо дать больше простора для молодых, их надо вовлекать в политику и так далее. Чтобы было понятно, в «Комсомолке» тогда уже работали люди типа Муратова, ныне главного редактора известно какой газеты («Новой газеты» — РП). Да и чтобы набрать народ в «Новатор», была применена такая же диверсия: Григорий Пельман, друг Павловского, пришел в газету «Собеседник», очаровал там редакторшу отдела писем: «Слушай, такое дело, по стране перестройка идет, но бюрократы мешают...» Я присутствовал при этом, тогда перешел с должности фотографа газеты «Ленинец» на должность учетчика писем в «Собеседник». Так вот он говорит ей: «Надо в газете опубликовать какое-нибудь критическое письмо о бюрократии и призвать писать такие же письма в газету и свои предложения, как помочь партии». Она сделала публикацию и пошли письма, а Гриша их забрал себе, отобрал адекватные и вызвал людей в ДК «Новатор». Так что все это происходило при поддержке журналистов. Да и в то время уже прошла первая несанкционированная демонстрация общества «Память» в Москве на улице Горького — 6 мая 1987 года. Я, кстати, на нее случайно попал и был вторым журналистом, который вообще при этом событии присутствовал.
— А кто первым?
— Там был еще парень, фотограф ТАСС, его через пару лет убили во время гражданской войны в Таджикистане. «Памятников» было человек 300-400, они стояли и требовали встречи с Ельциным. Как я уже говорил, он был популистом и, конечно, согласился с ними встретиться, но, чтобы убрать людей с улицы он схитрил — пригласил к себе делегацию от «Памяти» в Моссовет, а остальные разошлись. Я написал за ночь статью об этом, но редактор материал не пропустил. Тогда же сел на площадь Матиас Руст. Так что уже нельзя было удержать людей, особенно в Москве с ее интеллектуальным брожением.
В 1988 году начались первые массовые митинги в регионах. В Куйбышеве, в Южно-Сахалинске и других городах. Там выходили десятки тысяч человек, они сковырнули местное партийное начальство. В Москве об этом не сообщали. А население раскрепощалось, почувствовало, что если массово выходить, то Москва прислушивается и снимает неугодных народу чиновников.
29 мая 1988 года в Москву прилетал Рейган, тогда ФСОК и «Община» решили за день до его появления провести демонстрацию по улице Горького. «Память» смогла, а чем мы хуже? Пикеты проводить было бессмысленно, КГБ уже натренировалось на Новодворской, как без шума их винтить, а вот демонстрации они разгонять еще не умели.
— Сотрудники КГБ, которые занимались политическими, сильно отличались от нынешнего Центра «Э»?
— Эшники погоповатее будут, конечно. Так вот, чтобы нас было побольше, решили проводить демонстрацию на троих: мы, группа Бориса Кагарлицкого и группа «Гражданское достоинство» — Прибыловский, Верховский, Папп и их люди. Две недели готовились в строжайшей секретности, все переговоры вели не по телефону, а при встрече на улице. Было пять разных сборщиков, которые вели группы к общему месту - ступеням Большого театра, где мы все и собрались около четырех часов 28 мая. Мы развернули лозунги и пошли. Нас было 250 человек, меньше чем у «Памяти», и мы не решились перекрыть движение и пошли по тротуару, ждали когда нас арестуют. А менты бегают, переговариваются по рациям и не арестовывают... Мы дошли до Пушкинской и решили провести там стихийный митинг, а народ уже шел с работы и начал останавливаться, так собралось до 1000 человек. Мы выступали по два-три раза, и уже не знали что говорить, а народ не расходился и тут нас спас милицейский генерал, который приехал на Пушку. Он спросил, хватит ли нам 15 минут, чтобы закончить митинг. Мы выдохнули... и тут слово взяла сестра лидера «Гражданского достоинства» Виктора Золотарева Аня, она была девушка симпатичная и за ней в левом движении все ухаживали. Вот эта Аня вышла и зарядила: «Мне 18 лет и за все 70 лет советской власти я не видела никогда такой замечательной демонстрации и митинга, давайте еще раз соберемся здесь в следующую субботу, давайте будем собираться здесь каждую субботу!» И запела «Интернационал». Это было гениально!
— И что, люди пришли?
— Да, несколько тысяч. Так мы провели еще два митинга, а на четвертый раз нас разогнали. Задержали всего 12 человек, лидеров. Менты разгонять не умели и вытеснили всех за памятник Пушкину, а народ, около двух тысяч человек, решил не расходиться и пошел к Моссовету, качать права. Так получился второй митинг уже у Моссовета. После этих событий народ самостоятельно начал ездить на Пушку, пообщаться и посмотреть, а вдруг что будет происходить. Таких были сотни, создался гайд-парк. Запомнились в то время еще армянские демонстрации по улице Горького, они были совершенно дикие, по поводу событий в Карабахе. Их было полторы, а-то и две тысячи человек и все орали. Выглядело это очень ново. С ними был, кстати, Владимир Жириновский, правда он тогда митинговал со всеми — и с армянами, и с татарами. Он как-то оперативно узнавал про все акции.
— Как из этого всего вышла Конфедерация анархо-синдикалистов (КАС)?
— В 1988 году у нас уже были наметки нашей анархистской программы, и мы назначили конференцию на вторую половину августа. Приехало много людей — новых и «монстров анархизма» типа иркутского заводского сторожа Игоря Подшивалова. Мы выбрали себе ужасное название «Альянс социалистов-федералистов», через месяц сменили его на «Союз независимых социалистов», но к нам повалили социал-демократы... И в какой-то момент уже не только я бегал и всем говорил: «Давайте уже назовемся анархистами, мы же анархисты!» — это стало понятно всем. В январе 1989 года была проведена наша новая конференция, вел ее маэстро, нынешний сотрудник Академии наук, автор книг про Махно и Испанскую революцию — Александр Шубин. Мухи умирали в полете: семь часов шла дискуссия и вопрос обсуждался один — о названии. Из семи часов четыре говорил Шубин, он доказывал, что он анархист и синдикалист, но не анархо-синдикалист.
— Теперь я понимаю, почему анархисты вымерли!
— У нас был козырь — Алексей Ковалев, нынче вечный депутат питерского ЗакСа, а уже тогда известный общественный активист — он смог убедить Шубина, и было принято название «Конфедерация анархо-синдикалистов» (КАС), а на 1 мая наметили съезд. На съезде было 12 городов: Харьков, Запорожье, Иркутск, Ленинград и другие.
— Это на нем Петр Сиуда рассказал о своем расследовании расстрела демонстрации рабочих в Новочеркасске в 1962 году?
— Сиуда входил в нашу группу, хотя, конечно, не был анархистом, а был настоящим большевиком. Но он, думаю, полюбил нас за активность. Он приехал на съезд, но все два дня просидел в ментуре и вышел только к пресс-конференции. Его вместе с Александром Подрабинеком взяли на старом Арбате, они там расставили стенды с неформальной правозащитной и левой прессой, полчаса простояли, пока ленивые менты из 5-го отделения поняли, что к чему, и задержали их по наводке сотрудников КГБ. Мы еще за год до того сделали спецвыпуск «Общины» с его расследованием. Сиуда старался рассказать правду об этом расстреле всем, постоянно писал в прокуратуру, в суды с требованием расследовать это дело.
— Его убили в мае 1990-го года. Как вы думаете, это было связано с его расследованием?
— Петра Петровича интересовала темная история с ранеными в Новочеркасске, которых должно было быть огромное количество, если учитывать, что стреляли из автоматов по толпе. Объективно их должно было быть больше, чем убитых. Их доставили в больницу, откуда они все исчезли. Он их искал и никого не нашел вообще. Скорее всего, их где-то добили. Сиуда за это уцепился и требовал ответа: куда делись раненые, что с ними произошло, и если их расстреляли, то кто отдал приказ. В какой-то момент он позвонил из Новочеркасска корреспонденту «Комсомольской правды» в Ростов (электричка там идет минут 25-30) и сказал: «Я нашел, у меня все с собой, это не телефонный разговор — приезжай». Журналист поехал, а когда прибыл на место, то нашел Петра Петровича с проломленной головой, а рядом — открытый пустой портфель.
— Вы упомянули программу КАС, а кто был ее автор?
— Александр Шубин, Владимир Губарев, Владимир Гурболиков, Андрей Исаев — все из нашего института. С Исаевым все понятно, Шубин сейчас историк и член Левого фронта, Губарев — журналист, пиарщик, мне недавно сказали, что он «олигарх», ну, может быть, он все же парень из Марьиной Рощи — ухватистый и конкретный, а Гурболиков стал в моем понимании православным фундаменталистом и работает заместителем главного редактора журнала «Фома».
Так вот, наш самиздат распространялся тогда не только на акциях, а еще через шикарную неформальную структуру М-БИО — Московское бюро информационного обмена. Помню, как нам из окна кричал Вячеслав Игрунов: «Анархисты! Хаоты! Куда пропали? Ваш журнал уже разобрали, приносите еще вашу пропаганду, все распространим». Мы часто не знали, куда идет наш журнал. И летом 89 года мы к своему удивлению начали обнаруживать в еженедельной «Экспресс-Хронике», что начали образовываться организации КАС, допустим, в Оренбурге, Барнауле и других городах. Что люди выходят с черно-красными флагами, распространяют листовки и что их вяжут менты. Бывало даже так, что мы с некоторыми активистами никогда так и не смогли установить контакт.
— Фактически образовалась сетевая безлидерская организация?
— КАС действительно был конфедерацией, организация росла как на дрожжах, а ориентиром для людей был наш десятитысячный журнал. Ну, словом: понеслось! По Москве у нас была численность актива 100-150 человек.
— А по Союзу?
— По СССР численность считал Шубин, он зануда и историк, значит сильно привирать не будет, он насчитал 62 городские организации и 1200 человек активистов. Но, конечно, у нас были провалы — Закавказье.
— Там были национальные движения, им было не до анархизма.
— Да, но как ни странно, у нас была организация в Литве в городе Шяуляй, ее возглавлял рабочий Эвалдас Бальчунас. Если в Москве актив состоял из интеллигенции и студентов, то чем дальше на Восток, тем возраст активистов был выше. В регионах, чтобы назвать себя анархистом, надо было быть более серьезным и готовым ко всему человеком. Сильные организации были в Томске, Хабаровске, Иркутске, Омске. КАС в Сибири держался дольше всего, в Иркутске вплоть до 2000-х годов.
— Что хотел КАС для СССР?
— Мы предлагали воспользоваться тем, что собственность уже обобществлена и передать ее из государственного сектора в общественный. Передать предприятия, институты, университеты — коллективам трудящихся и учащихся. А государство, мы предполагали, будет отмирать. Мы предлагали иную систему выборов - не парламентскую систему, а систему делегированных выборов в советы.
— Как советская система.
— Да, но действовала она по всей стране только в 1917 году и еще на территории Махно вплоть до его разгрома, и та же система работала в Польше во время знаменитой забастовки в 1980 году. В экономике никто из нас не был специалистом, поэтому мы наивно смотрели на Югославию: там, вроде бы, элементы социализма и режим не такой репрессивный как у нас, наверное, эта схема может сработать и у нас. Вся программа была страниц на 30.
— С КГБ вы сталкивались?
— Была смешная история. В конце сентября 1987-го года у меня дома рано утром раздался звонок: «Здравствуйте, Владлен Александрович, меня зовут (условно) Владимир Викторович, я из Комитета государственной безопасности, мы бы хотели с вами поговорить о деятельности "Общины", как вам удобнее: вы к нам, мы к вам или на нейтральной территории?» Я согласился встретиться на улице в районе метро «Новослободская».
— А зачем вы согласились?
— От неожиданности. На встрече он меня успокаивал, сказал, что они не считают нас врагами советской власти и что мне нечего боятся. Что в КГБ сидят не дураки и понимают, что сейчас время такое, что надо опираться на молодых и энергичных. «Вот, например, на вашу организацию, вы же социалисты, но в стране есть и вражеские силы, такие как Новодворская», — сказал он. И продолжил: «Нам известно, что вашей группе не понравились ее выступления. В новом номере вашего журнала есть статья против нее, мы ее оценили, нам эта позиция нравится. Поэтому мы можем друг другу помочь, мы вам с карьерным ростом, а вы будете писать нужные тексты. Конечно, мы не будем вам диктовать, мы просто будем давать вам материал, а вы его будете обрабатывать и публиковать». Он мне дал время подумать и обещал позвонить. На дне рождения у Исаева я вытащил Губарева на улицу и рассказал ему про это, он посмеялся и сказал: «А, ты уже пятый». Я даже расстроился, я же был уверен, что ко мне одному обратились, а тут всего лишь пятый! Губарев посоветовал посылать гэбиста куда подальше. Через несколько дней он позвонил мне на работу, и я в резкой форме отказался сотрудничать. Я так кричал в трубку, что Костя Михайлов, который сейчас один из лидеров «Архнадзора», а тогда был сотрудником «Собеседника», перепуганно спросил: «Это на кого ты так орал?» Пришлось сказать, что звонил какой-то шиз насчет своего безумного письма в газету.
— Перерождение Андрея Исаева из анархиста в государственника не связано с вербовкой КГБ?
— Нет. Люди из «Гражданского достоинства» нам говорили: «А ваш Исаев, сука, комсомолец». Мы не соглашались, мы все тогда вышли из комсомола и не были матерой дисседой. Я думаю, с ним случилось опьянение властью. Когда был путч ГКЧП, были запрещены забастовки; это не понравилось профсоюзам, и они приняли заявление против путчистов, но распространить его не могли, так как сотрудники их газеты «Солидарность» незадолго до этого создали акционерное общество, переоформили всю техбазу редакции на себя и свалили. Профсоюзы обратились к Исаеву, и он на своем ксероксе (подарок американских профсоюзов) делал копии заявления, а мы его распространяли. Тогда анархисты массово были среди защитников Белого дома, там было несколько баррикад анархистов – дикая баррикада анархо-панков, они сидели на перевернутых троллейбусах. Это были смертники. Вторая баррикада была КАСовской — около здания СЭВ, будущей мэрии, ею руководил Подшивалов. А Московский союз анархистов бывшего ментовского капитана Александра Червякова тусил где-то около 6 подъезда Дома Советов. Так вот после всего этого кипеша я отсыпался дома, мне позвонил Исаев и сообщил, что ему предложили возглавить газету «Солидарность» и он уже согласился. «Это, конечно, ФНПР, но газета имеет все — деньги, помещение, фонды на бумагу и 30 тысяч тираж - два раза в месяц», — сказал он. Всю редакцию пришлось набирать с нуля, а меня он позвал своим заместителем, и я согласился. Уже к осени 1991 года было ясно, что Исаев — деспотичный начальник. За год работы он уволил два с половиной или три полных штата редакции.
— Правильно ли я понимаю, что профсоюзы со временем растворили в себе движение анархистов?
— Анархистов растворила сама жизнь. Загнулся Советский Союз, Егор Гайдар начал либерализацию цен, пошла инфляция, затем гиперинфляция. Я думаю, именно это уничтожило общественное движение в стране. С одной стороны, мы победили, «мы» — это широкое общественное движение, кумир масс Ельцин стал президентом, но начал такое творить, что всем стало очень хреново. Мы рассчитывали, что рабочие люди восстанут, а у нас готов к этому мощный общественный рупор — газета «Солидарность». Мы ждем, а народ молчит, революцией не пахнет. Все ждут зарплат и еле сводят концы с концами. Людям было не до борьбы, они были совсем на дне.
— Какое, по вашему мнению, самое серьезное достижение КАС?
— Это забастовка анархисток в МГПИ весной 1990 или 1991 года. Тогда студентки всех педвузов страны в течении трех лет из пяти каждую неделю один день в неделю посвящали обучению военной медицине, то есть из них готовили медсестер на случай войны, а мальчики в это время гуляли. Это, конечно, была профанация, а не образование. КАС как раз тогда пыталась создать повсюду профсоюзы, так как мы понимали, что партия — это не наш путь. Почти везде нас ждали неудачи, но вот нашим анархисткам в МГПИ удалось создать действенный Союз учащейся молодежи и организовать забастовку. Они требовали полной отмены военной кафедры для девочек, забастовка шла больше месяца. В итоге они победили не только в своем вузе, но в масштабе всей страны. Власти перепугались, что теперь и студенты могут подняться и военную кафедру для девушек отменили везде. Если говорить об акциях, то это, наверное, самое большое достижение КАС.
— Как вы встретили события 1993 года, и изменилось ли после них отношение к Ельцину? В 1993 году КАС был еще жив или уже нет?
— Последний съезд КАС состоялся в Москве в конце мая или начале июня 1994 года. К Ельцину мы всегда относились как к негативному элементу. Насчет обороны Дома Советов - туда поехала какая-то ничтожная группа анархистов. Там были националисты, баркашовцы и мы решили, что это не наша война. Весь сентябрь лил дождь, а тут выдался чудесный день, воскресенье, 20 градусов тепла. Я и несколько моих друзей 3 октября решили уехать за город в Абрамцево, посетить музей, выпить водки. Когда вернулись в Москву, увидели выбитые витрины, армейские грузовики и мародеров, на мэрии висел красный флаг. Мы не понимали, что происходит, транзистора у нас с собой не было. В это же время приехал к Белому дому грузовик с ранеными из Останкино, за рулем был какой-то безумец, который умирающих вместо больницы привез сюда, где не было никаких врачей, только баркашовцы маршировали со своими свастиками и автоматами за плечами. После этого мы пошли к жившей в центре подруге слушать радио и делать листовки. Для меня события 1993-го года это ужасное человекоубийство. Москва была наводнена военными и ОМОНом, я ходил, смотрел на это все и чувствовал себя виноватым. Ведь я тоже раскачивал ситуацию, раскачивал, раскачивал и дораскачивался. После этого серьезно думал уйти из журналистики и идти грехи замаливать. Я не религиозный, но тогда у меня было экзистенциальное ощущение жути.
— C позиции вашего жизненного опыта, что вы посоветуете молодежи, которая ищет себя и находится в оппозиции режиму?
— Учиться, читать, изучать опыт революционеров прошлого и других стран, вообще, вертеть головой по сторонам, много ездить, знакомиться с людьми и думать, думать, думать.
Добавить комментарий