"Прохладный полдень в 2020-х"

Мартовское солнце оплавило верхушки здоровых московских сугробов. Коммунальные службы нагребли горы снега в середине зимы, в дни, когда ещё всё работало, включая уборочную технику. Теперь белые громады приобрели грязноватый оттенок, а на их гребнях наливались каплями талой воды маленькие прозрачные льдышки. Эта картина с самого детства наполняла Егора оптимизмом: ожиданием грядущей настоящей весны, а за ней и лета с днями на природе, друзьями и приключениями… Но порывистый ветер всё ещё был промозглым, он возвращал зиму в её права, а мысли — на землю и заставлял поёжиться, невзирая на флисовую поддёвку.

Общежития Росгвардии в Строгино снаружи походили на неплохой жилой комплекс. Вместе с настоящим жилым комплексом, разместившимся по соседству, они по-государски нависали над окрестными блочными домишками и промзоной. Как и все последние новостройки, их старались сделать приятными на вид, добавив на фасад весёленьких цветов и более изящных конструкций, не в пример старой панельной серости брежневских времён. Но пришедшие нежданно драматические дни сбили с полицейских небоскрёбов всякую весёлость. Вместо весёлости на уровне пятого, шестого и седьмого этажей вокруг окон курился лёгкий дымок: не то пар тающего льда, не то результат нескольких выстрелов последней перестрелки.

Детские приключения Егора казались теперь прошлой жизнью. Им на смену пришли взрослые — ещё более пьянящие, но требовавшие много труда, чреватые серьёзными последствиями и оттого — начисто утратившими нотку детской беззаботности. Своё «настоящее» имя он теперь слышал редко. Его куда чаще называли Петром или Петей, время от времени добавляя к псевдониму слово товарищ. Этот псевдоним прилепился к Егору на одной из дружеских посиделок года четыре назад. Новое имя для внутренних и внешних политических дел было, да и осталось, обязательным требованием для всех членов Организации…

Группа анархистов, которую в обиходе друзья и недруги нынче всё чаще называли просто Организация, прошла тернистый путь внутренних неурядиц, арестов, которые неизменно сопровождались побоями и пытками в ФСБ, кампаний очернения — сначала от злопыхателей внутри самого анархистского сообщества, позже уже — в СМИ, на телевидении и даже отдельно на семинарах и конференциях в нескольких вузах. Но вот, нежданно для многих собственных членов Организация оказалась одной из самых заметных сил в наступившем, на этот раз уже совсем не на шутку, политическом кризисе.

Очередное новогоднее повышение цен привело к тому, что сразу после хмельных и сонных новогодних каникул в одном из кемеровских городков жители перекрыли подъезд к зданию районной администрации. Никто не скажет, почему именно в этот раз люди не захотели разбежаться от прибывшего по обыкновению ОМОНа. Но морозным январским вечером пользователи российского Интернета уже наблюдали картинку беспрерывного града камней, который удерживал бронированных космонавтов, выстроившихся свиньёй, от всякого дальнейшего продвижения.

Через пару дней привычная оппозиционная тусовка, состоявшая из тысячи-полутора молодых бузотёров с лозунгами о лучшей жизни и правах человека, попыталась собраться на Пушкинской площади Москвы, чтобы выразить посильную солидарность согражданам из далёкого горняцкого региона...

«Винтить» начали уже на эскалаторах метро. Благо хипстерские прикиды в купе с беспечно-нагловатым выражением лица за последние годы стали для блюстителей порядка чем-то вроде особых примет участников несанкционированных акций протеста. Бестолковый и неуклюжий хряк-омоновец ухитрился хватить совсем молодую девчонку-активистку головой о плафон, да так, что осколками стекла ей едва не перерезало горло. Первые дня три было неясно, выживет ли пострадавшая — а новость вместе с душераздирающими снимками и подробностями случившегося — как достоверными, так и не очень — разлеталась по информационному полю со скоростью лавины. Когда на третий день вечером Марина Александровна Аверкиева в компании родителей принимала свой первый ужин, присев на больничной койке, она уже была символом и мифом поднявшейся волны, безотносительно подлинного состояния её здоровья…

В те дни всё завертелось как-то само. Тонкими струйками в центр потекли молодые завсегдатаи акций протеста и «лица предпенсионного возраста», а когда новостные агентства облетели фотографии семитысячной толпы, зябко но задорно рассевшейся на Калужской площади возле Министерства внутренних дел — люди повалили как на праздник — и стар и млад, всех чинов и сословий. Ну, или почти всех. Стычки с ОМОНом и Росгвардией людей поначалу только раззадорили. Казённые служащие судорожно колебались между недостаточной и избыточной жёсткостью разгона протестующих. Лидеры оппозиции поспешили в мэрию на переговоры о проведении «Марша за Новую Россию» по «символичному» маршруту от Калужской до Болотной площади. На тот момент по очищенному гаишниками от гражданских авто Шоссе Энтузиастов в столицу уже вкатывались БТРы внутренних войск.

За сутки до ожидаемого ответа городских властей насчёт Марша, когда крещенский январский мороз сменился оттепелью с обильным липким снегопадом, один из БТРов дал звучную очередь в воздух. Это случилось, когда на Лубянке не в меру осмелевший карнавальный московский люд попытался прорваться к штаб-квартире ФСБ. Грохот тяжёлого пулемёта в одно мгновение уничтожил атмосферу карнавала. Задорные возгласы затихли, люди вздрогнули и пригнулись поближе к обледенелому асфальту. Но лишь немногие поспешили домой в тот день. К надежде на обновление, которая овладела умами и сердцами куда сильнее и острее, чем в давнюю пору московских протестов 2011-2012-го, добавилось ожесточение.

Стрелять из БТРа было уже чересчур. На следующий день в живописных переулках между Большой Никитской и Тверской улицами в полицейский броневик полетело сразу несколько Коктейлей Молотова: в один момент из-за разных углов. Толпа встретила эту новость одобрительным гулом. Вскоре в ходе одной из бесчисленных в те дни потасовок из народной толщи прозвучал и первый выстрел — из чьего-то охотничьего ружья, а потом из переделанного травматического пистолета… Тут стало уж совсем не до «Маршей за Новую Россию». Патентованные оппозиционеры растерялись и приумолкли. Громче зазвучал голос тех, кто звал людей на баррикады.

Среди анархистов и прочей левой братии нашлась пара дюжин языкастых уличных ораторов и чуть меньше талантливых публицистов, которые предложили людям быстрые решения (щедро сдобренные эмоциями), а главное — настойчиво звали к продолжению борьбы и, как они выражались, «осуществлению социальной справедливости явочным порядком». Среди этой пёстрой гурьбы особым напором и строгостью отличалась анархистская группа, участником которой был и Егор. Это были ребята с неизменно серьёзными и значительными, порой до лёгкой карикатурности, выражениями лиц. Они появлялись в разных местах и порой будто не знали друг друга, но всегда действовали словно по составленному заранее витиеватому плану. В уличных стычках члены группы всегда громче и упрямее прочих призывали людей идти на полицейские кордоны, и сами были в первых рядах. На суетливых и шумных собраниях политических активистов — отличались решительными и обстоятельными, но порой слегка наивными речами. По левацким кругам ходили слухи, что тот самый первый или второй выстрел из переделанного травмата по подольским ОМОНовцам произвёл кто-то из них. Истинная слава пришла через несколько дней, когда люди из Егоровой группы взяли на себя обучение и оперативное руководство несколькими отрядами «Гражданской самообороны» - нестройной и разнородной инициативы, объединившей тех, кто был особо озабочен отпором ОМОНу и внутренним войскам. Примерно тогда Петю-Егора и его товарищей и прозвали Организацией.

Товарищ Пётр зажмурился и дёрнул головой, словно пытаясь стряхнуть с неё несвоевременные воспоминания и мысли. Он взглянул на часы, но моментально забыл, что увидел на циферблате. Строгинские квартиры Росгвардии оказались большой проблемой. Когда московские беспорядки мало-помалу перетекли в бои, весь местный контингент вместо активного подавления «мятежа» занял круговую оборону на своей базе — очевидно, беспокоясь за свои семьи. Наличие в общежитиях мирных людей сковало руки как гвардейцам, так и революционерам. Одни берегли родственников, другие — этику и принципы. Однако оставить в покое базу, наводнённую вооружёнными врагами не представлялось возможным.

Осада затянулась на две недели. В конце февраля, после особо ожесточённых столкновений в столице стало ясно, что контроль над Москвой правительство восстановить не может. Вещание Останкино прервалось. В ряде регионов и крупных городов акции протеста по столичному примеру стали напоминать скорее восстание, чем «гражданское недовольство». Наступило безвременье, подобное тому, что можно всякий раз наблюдать на улицах мегаполисов в первые дни Нового года. Москва и вся страна будто оказались в невесомости.

«Вакуум власти, чреватый кровавым хаосом», - брякнули бы политические эксперты с ток-шоу. Но съёмки ток-шоу приостановились. Ещё раньше эксперты начали отбывать кто куда — всё больше по заграницам. Наверное, в отпуск. Вместе с Останкино смолкли частые обращения президента и каждодневные речи силовиков, перемежавшиеся с передачами об «анархиствующих террористах, спонсируемых из-за рубежа, у которых и флаги чёрно-красные как у бандеровцев».

Где теперь первое лицо государства, оставалось тайной. Ещё в феврале, когда в зимней Москве стало совсем жарко, президент перебрался из мятежной столицы в пригородную резиденцию. Циркулировали слухи, что недавно он покинул и Ново-Огарёво. На вертолёте. В неизвестном направлении.

Полная неопределённость. Похоже та самая, о которой Егору рассказывали товарищи, участвовавшие в киевском Майдане 10 лет назад. Когда украинский президент Янукович исчез, силовики растерялись и отступили. Вот и сейчас подкрепления внутренних войск и «грозненский ОМОН», которыми последние дни пугали Москву, всё не подходили… И всё же с Росгвардией определённо надо было заканчивать. Маятник мог качнуться не в ту сторону в любой момент.

Вся последняя неделя прошла в редких перестрелках и усиленном психологическом давлении на осаждённых. Почти каждый час в несколько мегафонов, усиленных колонками, бойцам Росгвардии сообщали, что всем её обитателям будет предоставлена свобода действий — в том числе остаться жить в общежитии. Требовалось только сдать всё оружие и передать КПП базы и нежилые здания под контроль «Гражданской Самообороны».

За шлагбаумом контрольно-пропускного пункта были навалены мешки со снегом и протянута колючая проволока. Перед баррикадой лежали маленькие снежные горки: они насыпались из пробитых пулями мешков. КПП выглядел пустынно но зловеще. Не было сомнений, что въезд на территорию держал на прицеле снайпер с той стороны.

«Товарищ Пётр!» - взволнованно и комично-почтительно прокричал запыхавшийся юный самооборонец, подбежавший к Егору, — «эти… менты… вроде говорить хотят». Волнение холодной струёй разлилось по Егорову телу. Перебежками, согнувшись в три погибели, товарищ Пётр вместе с бойцом поспешил на ближайшую к въезду позицию. Парень неловко тащил на плече «Сайгу» с пафосным оружейным ремнём, скорее всего, «захваченным» в одном из московских военторгов. Лицо Егора на секунду приобрело выражение старческого скептицизма. С оружием у народных дружин предсказуемо были серьёзные трудности. Калашниковыми вооружали только тех, кто вступил в дружины в первых рядах и людей с боевым опытом. Многие жаловались, что «политические», почти сплошь анархисты и другие левые, всегда лезут командовать и придерживают лучшее оружие для себя.

Все АК, которыми располагали дружины, были добыты по районным ОВД и нескольким столичным воинским частям, не очень расположенным к активному сопротивлению. Те, кому не досталось боевое оружие, щеголяли, кто с «Сайгой», кто с помповым ружьем или даже охотничьей двустволкой, а многие и попросту с травматами. Это добро собиралось по магазинам «Охотник». Снаряжение — по московским туристическим и тактическим магазинам. С чьей-то лёгкой руки бойцы самообороны называли это «революционным налогом»…

Передовая позиция представляла собой угол бетонного забора с несколькими пробитыми в нём дырами. Для пущей безопасности бойцы «Гражданской Самообороны» укрепили забор изнутри мешками с песком и строительным мусором. За «второй линией» обороны, состоявшей из поваленной набок «Девятки», запорошенной снегом, притулилось несколько самооборонцев. Один из них ехидным голосом громко распевал частушки собственного сочинения. С некоторых пор это стало ходовым жанром:

Что-то вовсе мусорам
Работать не хочется,
То стреляют, то взрывают,
Когда ж это кончится!

Нынче ночи холодны
В нашем отделении,
Молотов влетел в окно -
Вот и отопление!

Ребята громко смеялись. «Что ж вы так, орёте, товарищи!? Ждёте, пока к вам сюда гранату бросят?» - заворчал Егор. «Надеюсь, хоть не пьяные. Но с этой проблемой мы вроде худо-бедно сладили» - подумалось ему.

За росгвардейской баррикадой на въезде болтался на палке кусок белого пододеяльника. Раз в минуту кто-то вопил оттуда неприятным басом: «Не стрелять!»

«Через минуту к вам подойдут, говорить будем в 10 метрах от ваших мешков», - Егор старался говорить как можно жёстче, так что даже вцепился в мегафон до дрожи. Но всё равно от волнения голос немного прыгал. Было страшно, и только наличие в общежитиях семей осаждённых делало вероломство маловероятным. Во всяком случае так храбрился товарищ Пётр.

*  *  *

«Мы готовы обсудить предлагаемые условия», - с видимым неудовольствием сказал парень лет 25-ти, худощавый, с торчащим кадыком и насупленным недобрым лицом. Одет он был почему-то в гражданское: джинсы, тёмно-серую парку и ботинки с длинными носами.

«Отлично. Обсудим в школе неподалёку. Через двадцать минут за вами приедут сюда три машины. Можем принять на переговоры до 10 человек. Под наши гарантии безопасности», - товарищ Пётр хотел добавить: «Хорошо?», но одёрнул себя. Он не просит, а требует и должен вести себя как хозяин положения. «Это всё», - чуть тише добавил он. Гвардеец без слов и жестов развернулся и быстрыми широкими шагами направился за баррикаду.

Пошёл назад и Егор. На часах семь минут как пробил полдень. Глубокая слякоть неприятно хлюпала под ногами. Паралич коммунальных служб продолжался почти месяц. Затем инициативная группа москвичей, в основном добродушные и чуть безумные «старые общественники», объявила общегородской субботник. Они же учредили добровольные коммунальные бригады. Уборка улиц и некоторые другие задачи общественного быта потихоньку налаживались. Но в зоне соприкосновения двух враждующих сторон, понятное дело, никто не убирался.

Из-за «Девятки» как ни в чём не бывало доносились народные куплеты:

Офицер из ФСБ
Думал, что бессмертный,
Но всадил ему маслину
Анархист усердный

В Управленье ФСБ
Ремонт на заглядение,
Окна выбиты и двери,
И горит строение

Офицер из ФСБ
Бил, пытал и не тужил
Пока в гости не зашёл
К нему Жлобицкий Михаил...

*  *  *

Егор и не гадал когда-нибудь ещё очутиться в школьном актовом зале. «Не лучшее место для переговоров. Отталкивающее. Отрицательная энергетика», - нервозно ёрничал про себя товарищ Пётр. Он испытывал смешанное чувство радости и мандража, как бывает, когда в важном деле близится успех, но он всё ещё легко может ускользнуть.

В углу зала, у сцены, на пластмассовых сиденьях для школьных торжеств и официоза ожидала делегация с базы Росгвардии. Визави тоже заметно нервничали. Осаждённую крепость представляли преимущественно здоровые широкоплечие мужики с большими рожами, не обременёнными интеллектом. Все в штатском. Некоторые даже явились в спортивных костюмах. Словом гопники. Государевы гопники. Волнение и подавленность смотрелись неожиданной новинкой на их лицах. Совсем не такой, а уверенной и надменной, привык видеть эту публику Егор во время бесчисленных задержаний своей юности, разгонов акций протеста и судов над товарищами. «Думали вы бессмертные и всё можете, уроды», - не сдерживая злорадства и ребяческого куража, беззвучно шептал товарищ Пётр, оглядывая вражеских парламентёров.

Вместе с Егором на переговоры пришла Елена, сердобольная женщина средних лет из «народного муниципалитета» как обозначила себя группа строгинцев, оккупировавшая местную управу. Пришёл и командир второго отряда «Гражданской Самообороны», державшего блокаду базы. Товарищ Илья, недавний активист одной из красных молодёжных тусовок. Возле его небольших острых глаз от ироничной улыбки, что почти не сходила с его лица, уже образовались морщины. Он давно дружил с анархистами, особенно с теми, кто не брезговал алкоголем, так как и сам Илья был не дурак выпить. По хмельной лавочке он частенько рьяно спорил с приятелями-либертариями на идеологические темы. После начала боёв группа маразматиков из его организации опубликовала призыв «не поддаваться на провокации полицейских агентов-инсуррекционистов, обостряющих конфликт» (с). Илья не оценил. Не понял, почему он должен предать анафеме своих друзей по стычкам, с которыми много дней делил последний глоток чая, кусок хлеба, раны и страх неожиданно развернувшегося противостояния с государственной машиной… Так Илья окончательно слился с анархистским движением, хотя от марксистских воззрений не отрёкся. Через неделю-две он был уже членом Организации. Спешка и насыщенность событий вносили свои коррективы — помнится раньше кандидатов в Егорову группу мариновали очень подолгу, присматривались, проверяли. Какие там две недели — могло и двух лет не хватить.

«Добрый день! Давайте начнём нашу встречу», - резвым наскоком начал Егор, без церемоний подставляя стулья напротив рядов, занятых Росгвардией.

«В случае сдачи оружия, какие будут следующие шаги? Какие можете предложить гарантии безопасности?» - не здороваясь, заговорил бандитского вида мордоворот с недоброй и тупой харей, бритый под тройку и со складками на шее. «Бык...», - подумалось Егору.

«Гарантии только устные. Хотя, если надо, можем и расписку написать», - товарищ Пётр слабо улыбнулся, - «После сдачи оружия следующий шаг осмотр всех помещений базы, включая жилые, бойцами самообороны. Далее…»

«Э, ребят, да вы чего», - возмутился бык, - «там у людей семьи, жёны, дети у многих. Не, не вариант».

«А я что могу сделать? Мы откуда можем знать, что вы под подушкой пулемёт не спрятали? Хорошо, альтернатива: мы присылаем комиссию, вы предоставляете инвентарные документы на всё оружие и само оружие. Это происходит не позднее сегодняшнего вечера. Увидим кого-то из ваших с оружием после — ликвидация на месте. Далее на КПП будут размещены наши дежурные, вооружённые, естественно. Вам — свобода передвижения, но въезд и выезд будет круглосуточно контролироваться. Кто хочет — с вещами на выезд в родные пенаты. Я бы даже сказал, это предпочтительный вариант. Кому некуда — оставайтесь, живите на общих условиях. Далее, любые ваши войсковые порядки, распорядки, мероприятия и форма прекращаются. Вашу контору мы считаем упразднённой. Малейшая провокация с вашей стороны аннулирует все наши договорённости и повлечёт за собой самую суровую реакцию. И тогда любые гражданские жертвы — на вашей совести».

«Суровую реакцию… Такие вы дерзкие стали, типа блатные», - сдавленным тихим голосом с бессильной неприязнью цедил бык, - «ничего, блатные, будет вам скоро Сирия. Умоетесь ещё. Посмотрю я, как вы через месяц условия будете ставить».

«Уважаемый, по нашему вопросу что решаем?» - вмешался раздражённый Илья.
Бык коротко обернулся на своих и, помолчав, ответил тем же тоном: «Документы и оружие можем предоставить не раньше 20:00. И запомни, крутой, у нас десятки здоровых мужиков, многие прошли горячие точки. Если кто-то из вашей шпаны хоть одним пальцем, хоть одним словом тронет семьи, мы вас и голыми руками порвём!»

«Если какие коммунальные проблемы, можете обращаться в муниципалитет. Мы в здании управы. Чем можем — поможем. Можете и сами по району по делам помогать, если хотите, конечно. Там, починить что-нибудь. Сейчас проблем много. Вон с одними трубами хлопот. Это, как говорится, вне политики. Также, если что, здесь в школе каждый день в час мы проводим общественные обеды. Бесплатно. Готовят наши волонтёры», - примирительным тоном внесла свою лепту Елена. На переговоры она пришла с довольно броским макияжем и в старом пальто — таком типичном у небогатых москвичек с окраин в 2000-е.

Разговаривая с женщиной, бык невольно улыбнулся, весьма дебильно и немного похабно.

«В муниципалитете, говорите? Вот Вы, серьёзная нормальная дама, что с этими сопляками озверевшими общего нашли? Муниципалитеты законные в Москве не работают сейчас. Кто там сидит в управе? Эти экстремисты?» - бык слабо кивнул в сторону Егора.

«Я вижу, вас там словам умным обучили в Росгвардии», - ядовито выпалил товарищ Пётр. Он прищурился и скорчил гримасу от резко ударившей в голову лошадиной дозы презрения и злорадства, - «В общем, решено. Беседу нашу мы завершаем. Вас ждут машины. В восемь часов ровно комиссия у вас. И расписку напишем, чтоб вы были довольны».

*  *  *

Расслабленный и весёлый, Егор вышел на школьное крыльцо. Зазвонил телефон. Не один год обсуждать любые политические темы по телефону в анархистской среде было под негласным запретом. Теперь же, когда власти были не в силе, а координировать действия и узнавать новости нужно было постоянно, запреты пали. Но говорить о чём-то таком по телефону было всё ещё непривычно. Интернет и особенно мобильная связь работали нестабильно и плохо. Однако несколько раз в день либо через мессенджеры, либо обычным звонком всё же можно было коммуницировать.

На связи был товарищ Юра. «Ну что, как там Строгино? Прохлаждаетесь и жрёте ФНБ в школьной столовой?» - засмеялся он в трубку.

«Да как, как? Мы, так сказать, ликвидируем очаг активной контрреволюции на крайнем западе Москвы», - с напускной серьёзностью продекламировал Егор.

«Любишь ты словоблудить, Петя! У нас тут что-то совсем грустно. Не двинуться ни вперёд, ни по диагонали», - Юра с мобильной группой, отдельной от «Гражданской Самообороны» и состоящей исключительно из левых активистов, блокировал СИЗО «Бутырка», где среди заключённых было несколько товарищей. ФСИНовское зверьё засело в оборону наглухо. Они долго не верили, что «беспорядки» достигнут такого масштаба, а потом было уже поздно разбегаться. Охоты договариваться с этими не было совсем…

«Эх, печально. А наши гопы вроде на попятную. Ну, точно увидим вечером. Если хорошо пройдёт, направим к вам делегацию на подмогу…»

«Да ну!? Вот это здорово! Ну, пока рано поздравлять».

«Некисло заварилось всё…», - вздохнул Егор и продолжил насмешливо, - «ты мне скажи лучше, когда либертарный коммунизм объявим?»

«Сперва проясним продовольственную ситуацию. Видишь ли, Ашаны теперь… работают с перебоями… не говоря уж про Декатлоны», - тут Юра прыснул едким птичьим смехом, - «а на одних школьных столовских обедах либертарный коммунизм не построишь».

Закончив разговор, Егор повернулся в сторону солнца и прищурился. Мартовское светило пригревало всё сильнее. Пора спешить на позиции отряда. Егор тайком надеялся успеть на травяной чай из двух больших двухлитровых термосов, которые каждый день приносила мама одного из местных активистов. «Надо всё таки разобраться уже и с Бутыркой, и с хозяйством-продовольствием… и с либертарным коммунизмом, в конечном итоге», - текли где-то на заднем плане ироничные мысли в Егоровой голове.

Василий Лучинский,
январь 2019

Источник:

Подписывайтесь на наш

Комментарии

Подтолкнуло к размышлениям. Не собираюсь ничего говорить против анархо-коммунизма. Но у вас не возникало ни разу мысли, что несколько ошибочно рассчитывать на поддержку спонтанно восставшими протестующими идей небольшой и строго законспирированной группы подобно описанному в рассказе? Ведь Государства, которые предполагается уничтожать, состоят обычно не из одного центрального города. А жизнь на территории государств часто весьма сложная, как из-за особенностей производственных взаимосвязей в промышленности, так и из-за экономических связей с другими государствами. Если даже такой спонтанный протест и произойдет, то большинство населения может вообще поддержать авторитарный стиль управления, государственный капитализм, большевизм. У многих все еще свежа память о развале некогда мощной и самодостаточной советской промышленности, кто-то прекрасно понимает, что экспортно-импортная зависимость приведет при анархо-коммунизме к изоляции со стороны внешних гегемонов. Мне вот кажется, что рассчитывать скорее нужно не на спонтанность, а на массовость, качественную агитацию и организованность, причем не через 3 года к 2020, когда если ненависть к системе и выльется на улицы, то только в виде желания уничтожить репрессивный аппарат, но уж точно не в виде желания отменить денежную и вообще любую другую спекулятивную систему, частную собственность, бартер как таковой, законы, границы, ядерное оружие и энергетику и вообще все плохое, при этом еще и сохранив уже имеющееся народное хозяйство, и сделав его экологичным. Для второго сценария кроме воли к свободе потребуется еще и огромная ответственность, и речь идет не только об идейных революционерах, речь идет обо всех. А для этого нужно не к уже восставшим людям идти с парой-тройкой лозунгов и предлагать им основные идеи, а потом "разбираться с хозяйством-продовольствием", а, не стесняясь мысленных экспериментов и моделирования, изложить заранее строгую и полную концепцию и до спонтанного бунта ее распространять. Чтобы проще было представить себе все эти сложности, можно попробовать представить анархо-коммунистическую социальную революцию со всеми вытекающими в какой-нибудь из современных стран Европы или Северной Америки. Если получится - значит вышеприведенные опасения преувеличены.
Рейтинг: 4.5 (2 голоса )

Добавить комментарий

CAPTCHA
Нам нужно убедиться, что вы человек, а не робот-спаммер. Внимание: перед тем, как проходить CAPTCHA, мы рекомендуем выйти из ваших учетных записей в Google, Facebook и прочих крупных компаниях. Так вы усложните построение вашего "сетевого профиля".

Авторские колонки

Востсибов

Перед очередными выборами в очередной раз встает вопрос: допустимо ли поучаствовать в этом действе анархисту? Ответ "нет" вроде бы очевиден, однако, как представляется, такой четкий  и однозначный ответ приемлем при наличии необходимого условия. Это условие - наличие достаточно длительной...

2 недели назад
2
Востсибов

Мы привыкли считать, что анархия - это про коллективизм, общие действия, коммуны. При этом также важное место занимает личность, личные права и свободы. При таких противоречивых тенденциях важно определить совместимость этих явлений в будущем общества и их место в жизни социума. Исходя из...

3 недели назад