Этот текст — что-то вроде знаменитой сцены в зале суда в фильме «Леди из Шанхая» Орсона Уэллса¹. В этой нуаровой аллегории пролетарской добродетели в плену у декаданса господствующего класса Уэллс играет левого моряка по имени Майкл О’Хара, который закрутил роман с femme fatale Ритой Хейворт и впоследствии попал за решётку за убийство. Её муж, Артур Баннистер (которого играет Эверетт Слоун), самый знаменитый адвокат по уголовному праву в Америке, убеждает О’Хару выбрать его своим защитником, стремясь обеспечить осуждение и казнь своего соперника.
В решающий момент процесса он совершает, под неодобрительный отзыв обвинителя, «очередной трюк знаменитого Баннистера»: Баннистер-адвокат вызывает Баннистера-убитого-горем-мужа к трибуне свидетелей и, к веселью присяжных, проводит стремительный шизоидный допрос самого себя. В духе «Леди из Шанхая» эта статья построена как дебаты с самим собой, как ментальное соревнование между аналитическим отчаянием и утопической возможностью, которое субъективно, и, вероятно, объективно, не может быть решено в пользу одной из сторон.
В первой части, «Пессимизм интеллекта», я привожу аргументы в пользу убеждения, что мы уже проиграли первую, эпохальную стадию битвы против глобального потепления. Киотский протокол, говоря напыщенными, но, к сожалению, точными словами одного из его главных оппонентов, «не сделал ничего существенного» с изменением климата. После его подписания глобальные выбросы углекислого газа выросли настолько же, насколько, как ожидалось, они уменьшатся2. Весьма маловероятно, что процесс накопления парниковых газов удастся стабилизировать по эту сторону знаменитой «красной линии» в 450 миллионных долей (ppm) до 2020 года. Если это действительно так, то героические усилия поколения наших детей не смогут предотвратить радикальные изменения экологии, водных ресурсов и аграрных систем. Более того, в потеплевшем мире социально-экономическое неравенство приобретёт метеорологический аспект, и у богатых стран северного полушария, которые своими выбросами углекислого газа разрушили климатический баланс голоцена, будет мало стимулов делиться ресурсами для адаптации с бедными субтропическими странами, которые наиболее уязвимы для засух и наводнений.
Вторая часть эссе, «Оптимизм воображения», — это моё самоопровержение. Я обращаюсь к парадоксу, согласно которому наиболее важная причина глобального потепления — урбанизация человечества — также потенциально может стать принципиальным решением проблемы человеческого выживания в двадцать первом веке. Конечно, если современная катастрофическая политика будет продолжаться, города бедности почти наверняка станут могилами надежды, и тем больше у нас причин начать думать, как Ной. Поскольку большинство гигантских деревьев уже давно срублены, новый Ковчег должен быть построен из материалов, которые доведённое до отчаяния человечество найдёт под рукой в повстанческих сообществах, пиратских технологиях, нелегальных медиа, мятежной науке и забытых утопиях.
1. ПЕССИМИЗМ ИНТЕЛЛЕКТА
Наш старый мир, тот, в котором мы жили последние 12 тысяч лет, завершил своё существование, даже если ни одна газета ещё не напечатала его научный некролог. Вердикт ему вынесла Стратиграфическая комиссия Лондонского Геологического Общества. Основанное в 1807 году, Общество является старейшей ассоциацией геологов в мире, и его Стратиграфическая комиссия составляет коллегию кардиналов, выносящих решение по геологической шкале времени. Стратиграфы разрезают историю Земли, сохранённую в осадочных формациях, на эры, эпохи и периоды, обозначенные «золотыми пиками» массовых вымираний, процессов видообразования или резкими изменениями в химическом составе атмосферы. В геологии, так же, как в биологии и истории, периодизация является сложным и противоречивым искусством: ожесточённая битва в британской науке девятнадцатого века — ныне известная как «великий девонский спор» — шла из-за интерпретаций валлийского граувакка и английского красного песчаника. В результате в геологии были установлены чрезвычайно строгие стандарты относительно введения в обращение какой-либо новой геологической периодизации. Хотя идея «антропоцена» — эпохи, обозначенной возникновением урбанистического индустриального общества, — уже давно циркулировала в литературе, стратиграфы никогда не признавали её научной.
И, по крайней мере, Лондонским Обществом эта позиция сейчас пересмотрена. На вопрос «живём ли мы сейчас в антропоцене?» двадцать один член Комиссии единогласно ответили «да». В отчёте за 2008 год они привели убедительные доказательства в пользу гипотезы, что время голоцена — межледникового периода удивительно стабильного климата, сделавшего возможной стремительную эволюцию земледелия и городской цивилизации, — завершилось, и Земля вошла в «стратиграфический интервал, не имеющий близких параллелей за последние несколько миллионов лет»3. Кроме накопления парниковых газов, стратиграфы вспомнили трансформацию ландшафта человеком, которая «теперь на порядок превышает [ежегодное] природное образование осадочных пород», угрожающее окисление океанов и безжалостное уничтожение биоразнообразия.
Воздействие человека на облик планеты по результатам уже сравнимо с процессами в земном ядре, дрейфом материков и космическими катастрофами.
Эта новая эра, объясняют они, обозначена тенденцией к потеплению — ближайшим аналогом которой может быть катастрофа, известная как палеоцено-эоценовый термальный максимум 56 000 000 лет назад, — и радикальной нестабильностью экосистем будущего. Суровой прозой они предупреждают:
«Комбинация вымирания и глобальной миграции видов с широко распространённой заменой натуральной растительности сельскохозяйственными монокультурами создаёт отличительный современный биостратиграфический сигнал. Эти эффекты являются перманентными, поскольку будущая эволюция будет происходить за счёт выживших (и, к тому же, часто перемещённых из-за антропогенных факторов) видов».4
Иными словами, эволюция была силой направлена на новую траекторию.
Спонтанная декарбонизация?
Признание Комиссией антропоцена совпало с углублением научной дискуссии вокруг Четвёртого оценочного доклада Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК). МГЭИК, конечно, поручено оценивать возможный размах изменений климата и определять соответствующие меры по сокращению выбросов. Наиболее критические моменты — предположение о «климатической чувствительности» к ускоренному накоплению парниковых газов, как и социально-экономическая таблица, в которой сопоставлены различные перспективы энергосбережения и соответственно выбросов. Но потрясающее количество исследователей старшего поколения, включая и ключевых участников собственной рабочей группы МГЭИК, недавно выразили беспокойство или несогласие с методологией четырёхтомного Четвёртого отчёта, который, согласно их обвинениям, неоправданно оптимистичен в плане геофизических и социальных прогнозов5.
Выдающийся диссидент — Джеймс Хансен из Института Годдарда (NASA), Пол Ревир глобального потепления, который предупредил Конгресс об опасности парникового эффекта на известном слушании 1988 г., вернулся в Вашингтон с тревожным сообщением, что МГЭИК, из-за провала в оценке параметров решающих реакций земной экосистемы, дала слишком большую отсрочку углеродным выбросам. Вместо предложенной МГЭИК «красной линии» в 450 миллионных долей (ppm) двуокиси углерода, его исследовательская группа нашла необходимые палеоклиматические доказательства того, что предел безопасности составляет 350 миллионных долей или даже меньше. «Потрясающим следствием» этой перекалибровки «климатической чувствительности», показал он, является то, что «часто озвучиваемая цель держать глобальное потепление на уровне ниже двух градусов Цельсия — рецепт глобального бедствия, а не спасения»6. Действительно, если нынешний уровень составляет 385 миллионных долей, мы могли уже преодолеть пресловутую «точку равновесия». Хансен мобилизовал донкихотскую армию учёных и активистов экологического направления, чтобы спасти планету с помощью аварийного углеродного налога, который вернул бы к 2015 г. концентрацию парниковых газов к уровню до 2000 годов.
У меня недостаточно научной квалификации, чтобы высказывать мнение о полемике вокруг утверждений Хансена или правильной настройки на планетарный термостат. Однако любой, кто занимается общественными науками или просто регулярно уделяет внимание макротенденциям, меньше стесняется участия в обсуждении другого противоречивого краеугольного камня Четвёртого оценочного доклада — его социальных проекций и того, что мы можем назвать их «политическим бессознательным». Нынешние сценарии были приняты МГЭИК в 2000 г. для моделирования будущих совокупных выбросов в зависимости от различных «сценариев» как роста населения, так и технологического и экономического развития. Главные сценарии Группы (МГЭИК) — группа А1, В2 и т.д. — хорошо известны уполномоченным лицам и климатическим активистам, но мало кто вне научного сообщества действительно уловил их детали, в частности героическую уверенность МГЭИК в том, что большая энергоэффективность станет «автоматическим» побочным продуктом будущего экономического роста. Действительно, все сценарии, даже варианты «бизнес как обычно», предполагают, что почти 60% будущего сокращения углеродных выбросов произойдёт независимо от чётких мер по предупреждению изменения климата7.
В результате МГЭИК поставила последнее, а скорее саму планету, на карту направляемого рынком движения к постуглеродной мировой экономике: переход, который требует не только международного сокращения выбросов и углеродной торговли, но ещё и добровольных совместных обязательств по использованию технологий, которые вряд ли существуют даже в проекте — например, улавливание углерода, чистый уголь, водородная и усовершенствованная транспортная система, а также целлюлозное биотопливо. Как неоднократно отмечали критики, во многих из этих «сценариев» развёртывание безуглеродных систем энергоснабжения «превышает масштаб мировой энергетической системы в 1990 г.»8.
Соглашения и рынки типа Киотского протокола предназначены — почти как аналоги кейнсианской «подкачки» экономики — перекрыть разрыв между спонтанной декарбонизацией и стратегическим количеством выбросов, предусмотренным каждым из сценариев. Хотя МГЭИК никогда этого и не объясняет, её планы по выбросам неизбежно предполагают, что золотой дождь доходов от высоких цен на ископаемые виды топлива во времена следующего поколения будет успешно преобразован в технологии возобновляемой энергии, а не потрачен на семимильные небоскрёбы, «мыльные пузыри» активов и мегавыплаты акционерам. В целом, Международное энергетическое агентство оценивает стоимость работ по сокращению выработки парниковых газов к 2050 г. вдвое в 45 триллионов долларов9. Но без высокого показателя «автоматической» энергоэффективности моста никогда не построить, и цель МГЭИК будет недостижимой. В худшем случае прямой экстраполяции нынешнего энергосбережения на будущее — количество углеродных выбросов может легко вырасти втрое к середине века.
Критики цитируют мрачные данные по углеродным выбросам последнего — упущенного — десятилетия, чтобы продемонстрировать, что основные предположения МГЭИК о рынках и технологии не многим больше, чем порывы веры. Несмотря на знаменитое принятие Евросоюзом системы сокращения углерода и торговли квотами, европейские углеродные выбросы продолжали расти, в некоторых секторах значительно. Более того, в последние годы не появилось достаточных доказательств автоматического прогресса в области энергоэффективности, который является sine qua non сценариев МГЭИК. Многое из того, что в этих сценариях изображено как эффективность новой технологии, на самом деле стало результатом закрытия тяжёлой промышленности Соединённых Штатов, Европы и постсоветского блока. Перенос производства, интенсивно потребляющего энергию, в Восточную Азию «отбеливает» отчёты об углеродном балансе некоторых стран Организации экономического сотрудничества и развития, но деиндустриализацию не стоит путать со спонтанной декарбонизацией. Большинство исследователей считает, что интенсивность энергопотребления на самом деле выросла с 2000 г., то есть совокупные выбросы двуокиси углерода не снизили темпа роста, как и (или даже — опосредованно — в большей степени, чем) энергопотребления10.
Возвращение Короля-Угля
Кроме того, «углеродный бюджет» IPCC уже исчерпан. Согласно информации Глобального углеродного проекта, который ведёт расчёты, количество выбросов выросло быстрее, чем предполагал даже худший из сценариев МГЭИК. С 2000 по 2007 гг. количество двуокиси углерода выросло до 3,5 процентов ежегодно по сравнению с 2,7 процентами в прогнозах МГЭИК или 0,9 процента, зарегистрированными в 1990-х гг.11 Другими словами, мы уже превысили ожидания МГЭИК, и уголь может быть одним из главных виновников этого непредвиденного роста количества выбросов парниковых газов. Производство угля пережило невиданное возрождение за последнее десятилетие, в то время как ужасы XIX века вернулись, чтобы преследовать век XXI. В Китае 5 миллионов шахтёров тяжело трудятся в опасных условиях, добывая грязный минерал, что, как сообщают, позволяет Пекину открывать новую угольную тепловую электростанцию еженедельно. Бум потребления угля также происходит в Европе, где 50 новых фабрик, работающих на угле, планируется открыть в ближайшие несколько лет12, и в Северной Америке, где следует ожидать 200 фабрик. В Западной Вирджинии строится огромная фабрика, которая будет выбрасывать количество углерода, эквивалентного выхлопам миллиона машин. В немаловажном исследовании «Будущее угля» (The Future of Coal) инженеры МИТ (Массачусетского технологического института) пришли к выводу, что потребление возрастёт выше любого предусмотренного сценария, даже при крупных углеродных налогах. Инвестирование в технологии УХУ — улавливания и хранения углерода — является, кроме того, «полностью неадекватным», даже после признания её действительно практичной, УХУ не станет альтернативой, достаточной по масштабу до 2030 г. или позже. В Соединённых Штатах законы о «зелёной энергетике» только создали для коммунальных служб «обратный стимул» к строительству фабрик, работающих на угле, с «расчётом на то, что работа этих фабрик в перспективе будет «под защитой» оплаченных разрешений на выработку СО2 в рамках будущих урегулирований количества выбросов13. А тем временем консорциум производителей угля, коммунальных служб, работающих на угле, и железных дорог, которые его перевозят — назвавшись Американской коалицией за электричество на чистом угле — потратили 40 млн. долларов за период выборов 2008 г., чтобы оба кандидата в президенты пели в унисон о преимуществе грязного, зато дешёвого топлива.
Китай занимает первое место в мире по добыче угля. В 2013 году в Поднебесной было добыто 3680 млн тонн угля. Это 46,6% всей мировой добычи.
В значительной степени из-за популярности угля, ископаемого топлива с доказанным запасом в 200 лет, количество углерода на единицу энергии на самом деле может вырасти14. До обвала американской экономики Департамент энергетики США предсказывал рост показателей энергетического производства по меньшей мере на 20 процентов за следующее поколение. Ожидается, что глобальное совокупное потребление ископаемых видов топлива возрастёт до 55 процентов, а масштабы международного экспорта увеличатся вдвое. Программа развития ООН, которая осуществила собственное исследование планов устойчивого энергопотребления, предупреждает, что нужно будет сократить на 50 процентов мировые выбросы парниковых газов к 2050 г. по сравнению с их количеством в 1990-х гг, чтобы удержать человечество у критической черты неконтролируемого потепления15. Однако Международное энергетическое агентство (МЭА) прогнозирует, что скорее всего количество этих выбросов в действительности вырастет за следующие полвека до примерно 100 процентов — достаточный объём парниковых газов, чтобы продвинуть нас сразу за несколько критических точек. МЭА также прогнозирует, что возобновляемая энергия (отдельно от гидроэнергетики) обеспечит лишь 4 процента производства электричества в 2030 — немногим более чем 1 процент сегодня16.
Зелёная рецессия?
Нынешняя мировая рецессия — нелинейное событие из тех, которые сценаристы МГЭИК игнорируют в своих сценариях, — может принести временное облегчение, особенно если снизившиеся цены на нефть приостановят открытие ящика Пандоры — новых мегауглеродных резервуаров вроде битуминозных песков и нефтяных сланцев. Но вряд ли кризис замедлит разрушение лесов Амазонии, потому что бразильские фермеры получат рациональный интерес поддерживать совокупный доход за счёт расширения производства. И поскольку спрос на электричество менее эластичен, чем использование автомобилей, доля угля среди причин углеродных выбросов растёт. В Соединённых Штатах производство угля действительно является одной из немногих невоенных отраслей промышленности, в которой сейчас рабочих больше нанимают, чем увольняют. Что ещё важнее, падение цен на ископаемые виды топлива и недостаточное предложение на кредитных рынках ослабляют предпринимательские стимулы развивать капиталоёмкие ветровые и солнечные альтернативы. На Уолл-стрит акции экологической энергетики упали быстрее, чем на рынке в целом, и инвестиционный капитал фактически исчез, оставив некоторые экологически чистые стартапы, например Tesla Motors или Clear Skies Solar Inc, в опасности внезапной смерти в колыбели. Налоговые кредиты, пропагандируемые Обамой, вряд ли помогут обратить вспять эту зелёную депрессию. Как сказал «Нью-Йорк Таймс» один венчурный инвестор, «природный газ за 6 долларов делает идею ветровой энергетики сомнительной, а солнечную энергию — невероятно дорогой»17.
Битуминозных песков на планете — колоссальные запасы — триллионы баррелей.
Так что экономический кризис даёт убедительный предлог жениху бросить свою невесту у алтаря, поэтому крупные компании отказываются выполнять свои общественные обязательства по возобновляемой энергии. В Соединённых Штатах техасский миллиардер Т. Бун Пикенс сворачивает план строительства крупнейшей в мире ветряной электростанции, тогда как Роял Датч Шелл отказалась от своего плана инвестировать в ветряную электростанцию London Array. Правительства и партии у власти проявляют одинаковую жадность, избегая выплаты углеродных долгов. Консервативная партия Канады, поддержанная заинтересованным в нефти и угле Западом, победила программу либералов Green Shif, основанную на национальном углеродном налоге в 2007 г., так же как и Вашингтон свернул свои главные технологические инициативы по уловлению углерода.
На якобы более зелёной стороне Атлантики режим Берлускони, — который находится в процессе перевода энергетической системы Италии с нефти на уголь — денонсировал договорённости о цели ЕС сократить количество выбросов до 20 процентов к 2020 г. как «невозможную жертву», тогда как немецкое правительство, по словам «Файненшел Таймс», «нанесло тяжёлый удар по предложениям заставить компании платить за их углеродные выбросы», почти полностью освободив промышленность от налогов. «Этот кризис меняет приоритеты», — пояснил смущённый министр иностранных дел Германии18. Пессимизма теперь хватает. Даже Иво де Бур, исполнительный секретарь Рамочной конвенции ООН по изменению климата, признаёт, что пока продолжается экономический кризис, «ответственные правительства не смогут обязать промышленность к несению новых издержек в форме ограничений углеродных выбросов». Так что даже если невидимые руки и интервенционистские лидеры смогут перезапустить двигатели экономического роста, они вряд ли смогут выключить мировой термостат вовремя, чтобы предотвратить изменения климата. Так же не стоит надеяться, что «Большая семёрка» или «Большая двадцатка» стремятся убрать устроенный ими беспорядок19.
Экологическое неравенство
Климатическая дипломатия, основанная на киотско-копенгагенской схеме, предусматривает, что раз уж главные игроки приняли консенсусную науку отчётов МГЭИК, они осознают общую для всех заинтересованность в контроле парникового эффекта. Но глобальное потепление — это не «Война миров» Г. Уэллса, где марсиане-завоеватели демократично истребляют человечество независимо от классовой или этнической принадлежности. Зато изменения климата окажут драматически неодинаковое влияние на различные регионы и социальные классы, нанося наибольший ущерб бедным странам, имеющим наименьшие ресурсы для достаточной адаптации. Это географическое отделение источников выбросов от их последствий для окружающей среды подрывает активную солидарность. Как отмечается в Программе Развития ООН (the UN Development Programme), глобальное потепление является самой большой угрозой для бедных и нерождённых — «двух категорий избирателей с наименьшим или никаким политическим влиянием»20. Согласованные глобальные действия от их имени, таким образом, предполагают или революционное предоставление им полномочий — сценарий, который не рассмотрела МГЭИК, — или превращение эгоизма богатых стран и классов в просвещённую «солидарность», прецедентов которой мало в истории.
С точки зрения рационального агента, только последний сценарий кажется реалистичным: если действительно привилегированные группы не имеют никакого другого удобного выхода, если международная общественная мысль определяет политику ключевых стран и если влияние парниковых газов может быть уменьшено без значительных жертв в уровне жизни Северного полушария — а ничто из перечисленного не является правдоподобным. Более того, хватает знаменитых апологетов, таких как, например, йельские экономисты Уильям Нордхаус и Роберт Мендельсон, готовых объяснить, что имеет больше смысла отложить снижение выбросов, пока бедные страны не станут богаче, а, следовательно, более способными самостоятельно нести расходы. Иначе говоря, вместо героического новаторства и оживления международного сотрудничества, растущее экологическое и социально-экономическое возмущение могут просто побудить элиту к безумным попыткам отгородиться от остального человечества. Глобальное снижение выбросов, в этом неисследованном, но не таком уж невероятном случае, станет молчаливо забытым — каким в определённой степени оно уже стало — ради усиленных инвестиций в выборочную адаптацию пассажиров «первого класса» планеты Земля. Целью станет создание ограждённых зелёных оазисов постоянного достатка посреди остальной опустошённой планеты.
Конечно, всё ещё будут сделки, углеродные кредиты, помощь голодным, гуманитарная акробатика, и, возможно, полный переход некоторых европейских городов и стран на альтернативные источники энергии. Но всемирная адаптация к изменениям климата, предусматривающая инвестирование триллионов долларов в городскую и сельскую инфраструктуру бедных стран и стран со средним доходом, как и субсидированная миграция десятков миллионов людей из Африки и Азии, непременно потребует революции почти мифического размаха и перераспределения прибыли и влияния. А тем временем мы приближаемся к фатальному рандеву около 2030 г. или даже раньше, когда совокупность воздействий изменения климата, пика нефти, пика воды и дополнительные полтора миллиарда людей на планете приведут к негативным последствиям, которых мы, возможно, даже не можем себе представить.
Фундаментальный вопрос заключается в том, мобилизуют ли когда-либо богатые страны свою политическую волю и экономические ресурсы для достижения целей МГЭИК, т.е. помогут ли они бедным странам приспособиться к неизбежному, уже «реальному» показателю глобального потепления. Конкретнее: лишится ли электорат богатых стран нынешней нетерпимости и усиленных границ, чтобы принять беженцев из предусмотренных эпицентров засух и опустынивания: Магриба, Мексики, Эфиопии, Пакистана? Смогут ли американцы, самые скупые люди мира, если измерять в помощи иностранным государствам на душу населения, потратить столько, чтобы помочь с переселением миллионам, которым угрожает наводнение в компактных поселениях в дельтах рек, таких как Бангладеш? И агробизнес Северной Америки, вероятный выгодополучатель глобального потепления, добровольно обеспечит мировую продовольственную безопасность, отказавшись от прибыли за счёт рыночной конъюнктуры, выгодной продавцу — от своего крупнейшего приоритета?
Рыночные оптимисты, конечно, укажут на внешне многочисленные программы по компенсации выбросов углерода вроде Механизма чистого развития (the Clean Development Mechanism), которые, по их мнению, обеспечат зелёные инвестиции в страны «третьего мира». Но влияние Механизма чистого развития в нашем случае очень незначительно, согласно ему платят небольшие субсидии на лесовосстановление и очистку промышленных выбросов вместо основательного инвестирования в решение проблемы бытового и муниципального использования ископаемого топлива. Более того, точкой зрения развивающихся стран, является то, что Север должен осознать вызванное им экологическое бедствие и взять на себя ответственность за его устранение. Бедные страны справедливо возмущены логикой, согласно которой наибольшее бремя приспособления к эпохе антропоцена должно быть возложено на тех, кто наименее причастен к выбросам углерода и кто получил меньше выгоды от промышленной революции последних двух веков. Недавний подсчёт цены экономической глобализации для окружающей среды с 1961 г. — в плане исчезновения лесов, изменения климата, чрезмерного вылова рыбы, разрушения озонового слоя, сокращения мангровых экосистем и экстенсивного сельского хозяйства — свидетельствует о том, что богатые страны вызвали 42% разрушений окружающей среды во всём мире, оплачивая при этом только 3% конечных затрат21.
Радикалы Юга также могут справедливо указать на другой долг. В течение 30 лет города в развивающихся странах росли с головокружительной скоростью без одновременных государственных капиталовложений в инфраструктуру, хозяйство и здравоохранение. Отчасти это стало результатом долгов иностранным государствам по сделкам, заключённых диктаторами, к уплате которых принуждал Международный валютный фонд (МВФ), и сокращения и перераспределения общественных расходов по «программе структурной перестройки» Всемирного банка. Эту всепланетную нехватку возможностей и социальной справедливости дополняет тот факт, что более 1 миллиарда человек, по информации Программы ООН по населённым пунктам (UN Habitat), ныне живут в трущобах и их количество до 2030 может вырасти вдвое. Такое же или даже большее количество людей стоит ждать в неформальном секторе — таков эвфемизм, принятый в странах «первого мира» для обозначения массовой безработицы. Между тем чисто демографическая инерция приведёт к росту в ближайшие 40 лет мирового городского населения до 3 миллиардов, 90% из которых сосредоточится в бедных городах. Никто — ни ООН, ни Всемирный банк, ни Группа двадцати (G20) — не имеет представления о том, как планета трущоб с продуктовым и энергетическим кризисом, обеспечит биологическое выживание, а тем более стремление населения к счастью и достоинству.
Наиболее тщательное из современных исследований возможного воздействия глобального потепления на сельское хозяйство тропиков и субтропиков осуществлено в работе Уильяма Клайна для каждой из охваченных стран отдельно. В нём климатические прогнозы сопоставлены с переработкой урожая и неорикардианскими моделями объёма сельскохозяйственного производства с учётом различного уровня действия «удобрения двуокисью углерода» с целью выявить возможные последствия для обеспечения человечества продовольствием. Перспектива мрачная. Даже в самых оптимистичных моделях Клайна системы сельского хозяйства Пакистана (минус 20% нынешнего выработки ферм) и Северо-Западной Индии (минус 30%), вероятно, испытают опустошение, как и многие хозяйства Среднего Востока, Магриба, пояса Сахель, части Южной Африки, Вест-Индии, Мексики. Двадцать девять развивающихся стран, обречены на потерю 20% или более их нынешнего объёма сельскохозяйственной продукции из-за глобального потепления, тогда как сельское хозяйство и так богатого Севера может получить в среднем 8% прибыли22.
Эта возможная потеря мощности сельского хозяйства в развивающихся странах, выглядит ещё более зловеще в контексте предупреждения ООН о том, что для того, чтобы уберечь от голода население Земли в середине века, придётся удвоить производство продовольствия. Продовольственный кризис 2008 г., усугублённый биотопливным бумом, является лишь скромным намёком на хаос, который скоро может вырасти из сочетания истощённых ресурсов, непреодолимого неравенства и изменения климата. Перед лицом этой опасности сама человеческая солидарность может разломиться, как ледниковый шельф Западной Антарктики, и разбиться на тысячу осколков.
2. ОПТИМИЗМ ВООБРАЖЕНИЯ
Научное исследование вышло слишком поздно, чтобы противостоять усиливающим друг друга перспективам пика роста населения, коллапса сельского хозяйства, внезапных изменений климата, пика нефти и (в некоторых регионах) пика воды и накопившихся проблем упадка городов. Если оценка немецким правительством, Пентагоном и Центральным разведывательным управлением (ЦРУ) последствий для национальной безопасности вызванного различными факторами кризиса получила голливудскую огласку, в этом вряд ли есть что-то странное. Как говорится в недавно опубликованном Отчёте о человеческом развитии: «Нет очевидных исторических аналогов неотложности проблемы изменения климата»1. Хотя палеоклиматология может помочь учёным предсказать нелинейную физику Земли в условиях потепления, не существует исторического прецедента или выгодной отправной позиции для понимания того, что произойдёт в 2050-х, когда максимальная видовая популяция в 9—10 миллиардов будет бороться за приспособление к климатическому хаосу и исчерпанию запасов ископаемого топлива. Почти любой сценарий, от коллапса цивилизации до нового золотого века термоядерной энергии, может сбыться в будущем наших внуков.
Однако мы можем быть уверены, что город и дальше будет местом столкновения всех этих факторов. Хотя вырубка лесов и выращивание монокультур на экспорт сыграли основную роль в переходе к новой геологической эпохе, главным фактором был почти экспоненциальный рост углеродных «следов» городских регионов Северного полушария. Только на нагрев и охлаждение городской среды приходится 35—45% нынешних углеродных выбросов, тогда как городские отрасли промышленности и транспорт — причина ещё 35—40%. В определённом смысле, городская жизнь быстро уничтожает экологическую нишу — голоценовую климатическую стабильность, которая сделала её собственное развитие в сложную структуру возможным.
Но здесь есть невероятный парадокс. То, что делает городские территории столь несоответствующими принципам устойчивого развития, — это именно те черты, даже в крупнейших мегагородах, которым присущ наиболее антигородской или пригородный характер. Первой из этих черт является экстенсивное расширение по горизонтали, которое сочетается с разрушением жизненно важных природных ресурсов — водоносного горизонта, водоразделов, огородных хозяйств, лесов, экосистем побережья — с большими затратами на обеспечение инфраструктуры для разросшихся пригородных территорий. Результат — гротескно большие экологические «следы» с сопутствующим усилением транспортного и воздушного загрязнения и чаще всего — неконтролируемое накопление мусора. Там, где формы существования городов диктуют спекулянты и застройщики, где обходят демократический контроль планирования и использования ресурсов, там предсказуемым социальным последствием является крайняя пространственная сегрегация по имущественному и этническому признаку, как и наличие сред, опасных для детей, пожилых людей и людей с особыми потребностями. Развитие центров городов предусматривает джентрификацию через выселение, которое разрушает городскую культуру рабочего класса. К этому мы можем добавить социополитические черты мегаполиса в условиях капиталистической глобализации: рост трущоб и неформальной занятости на периферии, приватизация общественного пространства, война низкой интенсивности между полицией и малообеспеченными преступниками, и бегство богачей в стерильные исторические центры или ограждённые пригороды.
И наоборот, свойства, которые являются наиболее «городскими», даже в масштабах маленьких городов, сочетаясь, образуют механизм самоусиления.
Там, где хорошо определены границы между городом и сельской местностью, рост города может сохранить открытое пространство и важные природные системы, в то же время работая на безопасную для окружающей среды экономику, что будет способствовать развитию системы транспорта и жилищного строительства. Передвижение к городским центрам от периферии становится более доступным и может быть эффективнее урегулировано. Мусор становится легче переработать, не экспортируя его дальше от центра. В этих классических городах общественное богатство посредством социализации желания и идентичности внутри коллективного городского пространства приходит на смену приватизированному потреблению. Большие территории общественного и некоммерческого строительства воспроизводят по принципу фрактала этническую и имущественную гетерогенность во всём городе. Общедоступные коммунальные услуги спроектированы с учётом запросов детей, пожилых людей и людей с особыми потребностями. Механизмы демократического контроля предоставляют большие возможности для прогрессивного налогообложения и планирования с высоким уровнем политической мобилизации и общественного участия, преимуществом общественной памяти над фирменными «иконами» бизнеса и пространственной интеграцией работы, отдыха и личной жизни.
Город как своё собственное решение
Такие резкие разграничения между «хорошими» и «плохими» чертами городской жизни напоминают о попытках XX века выявить суть канонического урбанизма или антиурбанизма: Льюиса Мамфорда и Джейн Джекобс, Фрэнка Ллойд Райта и Уолта Диснея, Корбюзье и манифеста Международного конгресса современной архитектуры, «нового урбанизма» Андре Дюани и Питера Калторпа и т. д. Но никому не нужны теоретики урбанизма, чтобы иметь мнение о преимуществах и недостатках городской среды и типах социального взаимодействия, которым она способствует или препятствует. И часто в этих моральных подсчётах остаётся незамеченной закономерная близость между социальной справедливостью и экологической справедливостью, между этосом сообщества и зелёным урбанизмом. Их взаимное притяжение понятно, если не неизбежно. Охрана городских зелёных и водных зон, например, одновременно является охраной живых природных элементов метаболизма города, предоставляет ресурсы для досуга и культурного обогащения народных классов. Уменьшение заторов в пригородах путём улучшения планирования и увеличения количества общественного транспорта возвращает участников дорожного движения на улицы рядом с жилыми кварталами, одновременно сокращая выбросы парниковых газов.
Существуют бесчисленные примеры и все они указывают на единый унифицирующий принцип, а именно, что основой города с небольшим количеством выбросов, в большей степени, чем любой зелёный дизайн или технология, является приоритет всеобщего благосостояния над частным капиталом. Как известно, для того чтобы всё человечество жило в пригородных домиках с двумя машинами и лужайкой, понадобилось бы ещё несколько планет, и это очевидное ограничение иногда вспоминают, чтобы оправдать невозможность примирить конечность ресурсов с ростом уровня жизни. Большинство современных городов, как в богатых, так и бедных странах снижают эффективность охраны окружающей среды, неотделимую от проблемы плотности расселения. Экологический гений города остаётся неисчерпаемой, в основном скрытой силой. Но «ёмкость» планеты не будет недостаточной, если двигателем равенства в условиях устойчивого развития сделать демократическое общественное пространство, а не модульное частное потребление. Общее благосостояние — представленное крупными городскими парками, бесплатными музеями, библиотеками и бесконечными возможностями для человеческого взаимодействия — является альтернативным путём к высоким жизненным стандартам, основанным на безопасном для Земли характере общества. Хотя это редко замечают академические теоретики урбанизма, кампусы университетов зачастую являются островками квазисоциалистического рая, построенными вблизи учебных заведений, исследовательских центров, культурных пространств и мест воспроизводства человечества.
Утопической экологической критике современного города положили начало социалисты и анархисты: начиная с мечты гильдейского социализма, на которую повлияли биорегионалистские идеи Кропоткина, а позже — Геддеса, о городах-садах для английских рабочих, вернувшихся к ремесленничеству, до Карл-Маркс-Хофа, большого эксперимента коммунальной жизни в Красной Вене, подвергшегося обстрелу в 1934 г. во время гражданской войны в Австрии. Между ними находятся изобретение кибуцев российскими и польскими социалистами, разработанные в Баухаусе модернистские проекты общественного жилья и оживлённое обсуждение урбанизма, которое происходило в Советском Союзе в 1920-х гг. Это радикальное урбанистское воображение стало жертвой трагедий 1930-х — 40-х гг. Сталинизм, с одной стороны, переориентировался на монументализм в архитектуре и искусстве, негуманном в масштабах и фактуре, что не сильно отличалось от вагнеровских гипербол Альберта Шпеера в Третьем Рейхе. Послевоенная социал-демократия, с другой стороны, отказавшись от идеи альтернативного города ради кейнсианской политики массового жилья, придавала особое значение повышению масштабов строительства высоток в дешёвых пригородных массивах, подрывая, таким образом, традиционные идентичности городского рабочего класса.
Однако дискуссии о «социалистическом городе» в конце XIX и начале ХХ века предоставляют бесценную отправную позицию для размышлений о современном кризисе. Остановимся, например, на конструктивистах. Эль Лисицкий, Мельников, Леонидов, Голосов, братья Веснины и другие выдающиеся социалистические дизайнеры — в то время ограниченные нищетой городов и глубокой нехваткой государственного инвестирования в раннем Союзе — предложили облегчить жизнь в тесных квартирах за счёт просторно сконструированных рабочих клубов, народных театров и спорткомплексов. Они предоставили необходимое преимущество эмансипации пролетарских женщин путём организации коммунальных кухонь, дневных детских садов, общественных бань и различных кооперативов. Хотя они представляли, что рабочие клубы и общественные центры будут связаны со сплошь фордистскими заводами и окончательным господством высоток как «социальных выразителей» новой пролетарской цивилизации, они также разрабатывали практическую стратегию поднятия стандартов жизни бедных городских рабочих, условия существования которых в остальном были суровыми.
Эль Лисицкий. Проект горизонтальных небоскрёбов для Москвы.
В контексте глобальной экологической чрезвычайной ситуации конструктивистский проект можно рассматривать как подтверждение того, что эгалитарные аспекты городской жизни закономерно способствуют в социологическом и физическом плане сохранению ресурсов и ослаблению изменения климата. Действительно, нет надежды на сокращение парниковых выбросов или адаптации человеческих жилищ к антропоцену, если движение за контроль над глобальным потеплением не объединится с борьбой за повышение уровня жизни и уничтожение мировой бедности. В реальной жизни, вне упрощённых сценариев МГЭИК, это означает участие в борьбе за демократический контроль над городским пространством, потоками капитала, использованием ресурсов и масштабных средств производства.
Внутренний кризис современной экологической политики заключается именно в отсутствии смелых концепций, которые бы отвечали на вызовы бедности, энергопотребления, сохранения биоразнообразия и изменения климата в рамках целостного видения человеческого развития. На микроуровне, конечно, были сделаны огромные шаги в развитии альтернативных технологий и энергосберегающего жилья, но демонстрационные проекты в богатых районах и богатых странах не спасут мир. Богач, наверное, сейчас может выбирать среди разнообразия проектов экологической жизни, но что является окончательной целью: дать знаменитостям-альтруистам возможность похвастаться своим «безуглеродным» стилем жизни или принести солнечную энергию, туалеты, педиатрические клиники и общественный транспорт в бедные городские сообщества?
Вне зелёной зоны
Чтобы решить проблему устойчивого развития городов всей планеты, а не нескольких привилегированных стран или социальных групп, требуется высокий уровень воображения, вроде того, что царил в искусствах и науках в дни расцвета (в оригинале — May Days, «майские дни». — Прим. переводчика) ВХУТЕМАС и Баухауса. Это предполагает радикальную готовность мыслить вне рамок неолиберального капитализма в направлении глобальной революции, которая бы реинтегрировала труд как неформальных рабочих классов, так и сельской бедноты, в процесс восстановления их городских сред и жизненных ресурсов на принципах устойчивого развития. Конечно, это удивительно нереалистичный сценарий, но лучше надеяться на то, что сотрудничество архитекторов, инженеров, экологов и активистов может сыграть хоть и небольшую, но значительную роль в создании альтернативного мира, чем подчиниться будущему, в котором дизайнеры являются лишь нанятыми элитой «имаджинерами». Планетарные «зелёные зоны» могут предоставлять просто фараоновские возможности для монументализации личных фантазий, но моральные вопросы архитектуры и планирования могут быть решены только в многоквартирных домах и расползшихся мегаполисах «красных зон».
С этой точки зрения, только возвращение к откровенно утопическому мышлению может сделать ясным минимально необходимые условия сохранения человеческой солидарности перед многоаспектным всепланетным кризисом. Я думаю, что понимаю, что имели в виду итальянские марксистские архитекторы Тафури и Франческо Даль Ко, когда предостерегали от «возвращения к утопии», но чтобы поднять наше воображение на уровень, адекватный вызову антропоцена, мы должны быть способны видеть альтернативные конфигурации агентов, практик и социальных связей, а это, в свою очередь, требует, чтобы мы отказались от политико-экономических принципов, привязывающих нас к нынешнему состоянию. Но утопизм — это не обязательно милленаризм, не ограничивается он и трибунами или кафедрами. Одной из наиболее обнадёживающих перемен в этом новом интеллектуальном пространстве, где исследователи и активисты обсуждают влияние глобального потепления на развитие планеты, стала готовность отстаивать Необходимое, а не Практическое. Растёт хор экспертов, предупреждающих, что мы или будем бороться за «невозможные» решения всё более усложняющегося кризиса городской бедности и изменения климата, или фактически сделаемся соучастниками сортировки человечества.
Поэтому я считаю, что мы можем радоваться недавней передовице «Nature». Объясняя, что «вызовы бурной урбанизации требуют целостных, мультидисциплинарных подходов и нового мышления», редакторы призывают богатые страны финансировать безуглеродную революцию в городах развивающихся стран. «Это может показаться утопическим, — пишут они, — внедрять эти инновации в новых мегагородах развивающихся стран, многие жители которых с трудом могут позволить себе крышу над головой. Но эти страны уже показали одарённость в быстром технологическом развитии, например, тогда, когда опередили потребность в наземной инфраструктуре связи через внедрение мобильных телефонов. И многие бедные страны имеют значительный опыт адаптации архитектуры к местным практикам, среде и климату — собственный подход к интегрированному дизайну, который почти утрачен на Западе. Они теперь имеют возможность сочетать этот традиционный подход с современными технологиями»2.
Подобным образом и Отчёт ООН по человеческому развитию предупреждает, что «будущее человеческой солидарности» зависит от глобальной благотворительной программы помощи развивающимся странам в адаптации к изменению климата. Отчёт призывает к устранению «препятствий к быстрому кредитованию низкоуглеродных технологий, необходимых для предотвращения опасного изменения климата» — «бедное население планеты не может быть оставлено на произвол судьбы со своими собственными ресурсами, пока богатые страны спасают своих граждан за стенами климатозащитных укреплений». «Прямо говоря», — написано дальше, — «бедняки мира и будущие поколения не примут самоуспокоения и избегания ответственности, которые всё ещё являются характеристиками международных переговоров об изменении климата». Отказ решительно действовать от имени всего человечества был бы «моральным поражением, который не имеет прецедентов в истории»3. Если это звучит как сентиментальный призыв к построению баррикад, эхо аудиторий, улиц и студий сорокалетней давности, то пусть будет так, ибо на основании доказательств, которые стоят перед нами, можно утверждать: «реалистическое» видение перспектив человечества, подобно видению головы Медузы, просто превратит нас в камень.
Примечания
1 Эта статья была текстом выступления в Центре Социальной Теории и Сравнительной Истории Калифорнийского Университета в Лос-Анджелесе в январе 2009.
2 The Cato Institute’s execrable Patrick Michaels in the Washington Times, 12 February 2005.
3 Jan Zalasiewicz et al., ‘Are We Now Living in the Anthropocene?’, GSA Today, vol. 18, no. 2, February 2008.
4 Zalasiewicz, ‘Are We Now Living in the Anthropocene?’
5 Более того, три ведущих члена Рабочей Группы 1 заявили, что в Докладе сознательно недооцениваются риски подъёма уровня моря и игнорируется новое исследование нестабильности ледников Гренландии и Западной Антарктиды. См. Дебаты в ‘Letters’, Science 319, 25 January 2008, pp. 409—10.
6 James Hansen, ‘Global Warming Twenty Years Later: Tipping Point Near’, Testimony before Congress, 23 June 2008.
7 Scientific Committee on Problems of the Environment (Scope), The Global Carbon Cycle, Washington, dc 2004, pp. 77—82; and IPCC, Climate Change 2007: Mitigation of Climate Change: Contribution of Working Group III to the Fourth Assessment Report, Cambridge 2007, pp. 172 and 218—24.
8 Scope, The Global Carbon Cycle, p. 82.
9 International Energy Agency, Energy Technology Perspectives: In support of the G8 Plan of Action—Executive Summary, Paris 2008, p. 3.
10 Josep Canadell et al., ‘Contributions to Accelerating Atmospheric co2 Growth’, Proceedings of the National Academy of Sciences 104, 20 November 2007, pp. 18,866—70.
11 Global Carbon Project, Carbon Budget 2007, p. 10.
12 Elisabeth Rosenthal, ‘Europe Turns Back to Coal, Raising Climate Fears’, New York Times, 23 April 2008.
13 Stephen Ansolabehere et al., The Future of Coal, Cambridge, ma 2007, p. xiv.
14 Pew Center on Global Climate Change, quoted in Matthew Wald, ‘Coal, a Tough Habit to Kick’, New York Times, 25 September 2008.
15 UN Human Development Report 2007/2008: Fighting Climate Change: Human Solidarity in a Divided World, p. 7.
16 IEA report quoted in Wall Street Journal, 7 November 2008.
17 Clifford Krauss, ‘Alternative Energy Suddenly Faces Headwinds’, New York Times, 21 October 2008.
18 Peggy Hollinger, ‘EU Needs Stable Energy Policy, EDF Warns’, Financial Times, 5 October 2008.
19 Позорная шарада в Копенгагене, увенчанная отчаянной ложью Обамы о соглашении, показала, что пропасть между народами меньше, чем моральная бездна между правительствами и человечеством. В то же время, знаменитые 2°C дополнительного потепления, которые президент и премьер уже обещали не допустить, уже делают своё дело с мировым океаном: будущее, которое произойдёт, даже если все углеродные выбросы завтра прекратятся. (Об «остановленном» потеплении и основополагающей иллюзии копенгагенского соглашения, см. статью с тревожным, если не громоздким заголовком Scripps Institution researchers V. Ramanathan and Y. Feng: ‘On Avoiding Dangerous Anthropogenic Interference with the Climate System: Formidable Challenges Ahead’, Proceedings of the National Academy of Science 105, 23 September 2008, pp. 14,245—50.)
20 UN Human Development Report 2007/2008, p. 6.
21 U. Srinivasan et al, ‘The Debt of Nations and the Distribution of Ecological Impacts from Human Activities’, Proceedings of the National Academy of Science 105, 5 February 2008, pp. 1,768—73.
22 William Cline, Global Warming and Agriculture: Impact Estimates by Country, Washington, dc 2007, pp. 67—71, 77—78.
Перевод — Дмитрий Райдер
Добавить комментарий