О книге: Бойм С. Общие места. Мифология повседневной жизни. М., 2002.
Книга профессора Гарвардского университета Светланы Бойм посвящена советским топосам – социальным «общим местам», т.е. тем формам повседневного существования, которые всем живущим в данном месте и в данное время представляются естественными и о которых, как правило, не задумываются. Поэтому о них не сохраняется письменных свидетельств, о них не пишут в книгах об истории.
Для новых поколений советская действительность уже является непонятной. Произведения советских писателей, советские кинофильмы уже нуждаются в пространных комментариях и разъяснениях. Уже сейчас книги М. Булгакова, М. Зощенко, И. Ильфа и Е. Петрова издаются с таким же подробным справочным аппаратом, как и произведения античных авторов. Содержащиеся в них детали, намеки и аллюзии, понятные современникам, ныне нуждаются в подробном комментировании. «В российской традиции, - отмечает С. Бойм, - правда или, вернее, истина, к которой, по словам Набокова, трудно подобрать рифму, должна оставаться недосказанной. В этой недосказанности, на которой была основана культура последнего советского поколения, перемешалось многое – романтическое отношение к языку, особое понимание духовности, конспиративные традиции, реальная политическая ситуация советского времени. Понимание с полуслова создавало свою замкнутую культурную мифологию с хорошо защищенными границами, которые начали распадаться вместе с границами политическими».
Также характерно для ушедшей советской культуры пренебрежительное отношение к бытовой, повседневной жизни. Вообще, «русское понятие «быт» непереводимо на европейские языки, так как только в русской культуре существовало противостояние быту, воплощенное в понятии бытие, которое в различное время определялось как духовное, революционное или поэтическое. Борьба с бытом, мещанством и пошлостью характерна для многих представителей русской интеллигенции, раннего русского социализма и философов символизма и русской идеи». До каких пределов борьба с «мещанством» доходила в советский период, можно судить по тому, что наличие фикуса, цветов на подоконнике, канареек в комнате считалось признаком «мелкобуржуазного перерождения» и было несовместимо с «достоинством советского человека». Таким образом, «борьба с китчем сама может стать частью тоталитарной системы, тоталитарного китчевого сознания».
Светлана Бойм исследует, каким образом идеология проникала в быт, преображалась в нем. «Археология повседневности изучает пограничные зоны между бытовым и идеологическим, повседневным и эстетическим. Археология общих мест показывает, как общее превратилось в банальное, традиция в клише, а искусство в китч». В то же время в повседневной жизни был элемент сопротивления официозной пропаганде, идеологическому давлению и давлению государственной машины. Быт для многих становился бытием в полном смысле слова. Многочисленные, с первого взгляда бессмысленные безделушки, всевозможный домашний «хлам» становятся способом советского человека отстоять свою идентичность, отстоять некоторую независимость в безумном мире «большой политики». Тоталитарная система, естественно, чувствовала в этом угрозу, проводила кампании по «очищению быта», призывала к «сожжению маленьких божков вещизма». Впоследствии, «когда домашний обыск стал общим местом перестройки повседневной жизни, призывы к сжиганию домашнего хлама могли бы восприниматься как опасный саботаж. Да и борьба с толстопузыми комодами перестала быть актуальной. Стиль сталинского нового быта стал стилем ГУМа с его псевдорусским лубком».
Борьба с «мещанским идеалом», в сущности, оказалась реакционной утопией. Чтобы понять заблуждение революционных романтиков, следует сравнить мещанство с буржуазным образом жизни. «Если в основе русского мифа стоит идея противостояния быту, то «американская мечта» (American drim) основана на стиле повседневной жизни (lifestile). Американское понятие индивидуализма уходит корнями в протестантский духовный идеал, основанный на личном общении с Богом и особом отношении к собственности как части себя. В XIX веке философы-трансценденталисты Эмерсон и Торо писали об идеале самодостаточной личности, индивидуализме в высоком смысле слова. В массовой культуре ХХ века идеалы протестантского индивидуализма и надежды нищих эмигрантов – не без помощи Голливуда – создали понятие «американской мечты». Мечту трудно описать конкретно. Тем не менее «American drim» обладает определенной конкретностью, она включает в себя личный дом с участком земли, privacy, личное пространство и личную свободу, обеспеченную определенным уровнем комфорта и законности. На первый взгляд, такое описание напоминает нам то, что Герцен называл «мещанским идеалом», при отсутствии негативной мифологии мещанства. В американском представлении privacy необходимо для свободы личности, для понимания человеческого достоинства».
Противоположное отношение к жизни складывалось в России. Еще Петр Чаадаев писал: «Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для кого не выработано хороших привычек, ни для кого нет правил, нет даже домашнего очага. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам. Мы же, придя в мир подобно незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию». Советский период лишь наиболее поучительным образом выявил эту черту русской истории.
Наиболее яркая черта советского «постоя» - это невообразимо спертая реальность коммунальных квартир, бараков, казарм. «Коммунальная квартира была нуждой времени и одновременно лабораторией советской жизни, где утопические идеи и партийные указы превращались в повседневные практики, с помощью которых они претворялись в жизнь. К 1930-м годам коммуналка превратилась в часть жилищного аппарата, где осуществлялся контроль над социалистическим общежитием. Этому способствовало введение прописки и системы внутренних паспортов. Почти в каждой квартире были свои осведомители, и к тому же дворники возросли в статусе и получили новые обязанности, гораздо более важные, чем уборка двора. Жакты и ЖЭКи также получили большую власть». Стесненные условия быта, постоянная жизнь «на виду», мало способствовали добрососедским отношениям. Постоянная ругань на коммунальной кухне, скандалы из-за туалета, ванной комнаты, не выключенной вовремя лампочки, отравляли жизнь обитателей коммуналки. Доносы были постоянной практикой. Удачливому доносчику часто отходили квадратные метры «изобличенного» соседа. Поэтому хрущевская жилищная реформа воспринималась в 60-е годы как величайшее благо. Въезжавшие в «хрущобы» жильцы были по-настоящему счастливы.
Непременным атрибутом квартир являлся черный рупор громкоговорителя, который не выключался и «промывал мозги» с утра до поздней ночи. Бодрые песни, марши лились в уши слушателей. Песня того времени «была написана не для чтения и интерпретации, а для заучивания и заклинания, обещающего претворить сказку в жизнь при помощи коллективного магического действия. Автором был страх, слепой и в то же время совсем не выдуманный, испытанный страх, который создал внутреннюю цензуру на слова и интерпретации, мысли и вымыслы». Бойм отмечает, что «сталинизм был не просто политической системой, но и типом ментальности, способом жизни и монументальным спектаклем, который нуждался в коллективных ритуалах, новых воплощениях и перформансах. Поэзия и даже проза были вычеркнуты из списка любимых жанров, зато теперь в чести оказались массовые зрелища, тотальные произведения искусства, соединяющие воедино искусство и жизнь. Массовая песня была важной частью тоталитарного искусства». В определенной степени каждый житель СССР являлся артистом, он исполнял предложенные роли: несгибаемого партийца, рабочего-ударника, жизнерадостного комсомольца и т.д. Забывшиеся или спутавшие роли немедленно попадали под подозрение.
Но уже «песенная культура 1960-х была децентрализованной, «магнитофонной», она мигрировала и распространялась по неофициальным каналам. В стране, где все способы массового распространения информации находились под строгим наблюдением властей, магнитофонная культура стала своего рода маленькой революцией повседневной жизни». Популярной стала отвлеченная романтика: кто-то ехал «за туманом», где-то «бригантина поднимала паруса». Песенная культура индивидуализировалась, приобрела неофициальный характер. Спрос рождал предложение. Необычайную популярность приобрели исполнители авторской песни: В. Высоцкий, Б. Окуджава, А. Галич, Ю. Кукин и другие. В конце 70-х зародилось мощное молодежное рок-движение.
Пересказать все аспекты повседневной жизни, ее связи и противостояния официальной политике и пропаганде, рассматриваемые в книге Светланы Бойм не представляется возможным. Лучше ее прочитать самостоятельно.
Добавить комментарий