Николай Дедок: Продолжение репрессий — условие выживания белорусского режима

Наш товарищ, анархист Николай Дедок, провел около десяти лет за решеткой в Беларуси, и недавно был отпущен в составе группы политзаключенных после переговоров властей Беларуси с американцами. В большом интервью RFI Микола рассказывает о тюремной системе режима Лукашенко.

Николай Дедок — активист анархистского движения в Беларуси, писатель, журналист и блогер, который провел в общей сложности около 10 лет в тюрьме, дважды был признан политзаключенным. В сентябре этого года 37-летний активист в числе 52 политзаключенных был освобожден из тюрьмы и принудительно выслан из страны без документов. Автор нескольких книг, в декабре 2017 года получил премию имени Францишка Алехновича за лучшее произведение, написанное в неволе — книга «Цвета параллельного мира»).

RFI: Общий срок вашего заключения 10 лет. Сейчас вы в процессе реабилитации?

Николай Дедок: Если точно, то 9 лет 18 месяцев и 18 дней. С 2010-го по 2015-й — первый срок накануне выборов, второй — 2020-2025 годы.

Да, сейчас в процессе восстановления, который начался, наверное, только через недели две после освобождения.

Карательная система осталось той же, если сравнивать десятые и двадцатые?

В целом да. Но некоторые ее настройки, как в эквалайзере, выкручены на максимум. Существенно изменены в сторону ухудшения положения политических узников.

У системы изначально поставлена цель максимальной травматизации этих людей. Я думаю, они посмотрели и подумали: ну ок, большинство этих людей нам все-равно придется выпускать, кого через три, кого через пять, кого даже через десять лет. Убивать их вот прямо у нас полномочий как бы нет, поэтому сделаем так, чтобы они, выйдя из тюрьмы, не смогли больше уже ничем заниматься, кроме забот о своем физическом и психическом здоровье.

И эту цель они преследуют — активно, планомерно, методично. Методы у них все есть, старые и проверенные, отработанные за годы, усовершенствованные — просто сегодня им дали отмашку: они могут это делать. А делать это они умеют.

В остальном — косметические изменения. Лучшим стало питание, бытовые условия, меньше стало несанкционированного насилия — наказание за так называемые конфликтные ситуации между зеками стало более жестким. Но если есть цель давить на политического при помощи насилия, то на все будут закрыты глаза. Говоря социологическим языком, система укрепила свою монополию на насилие.

На первой пресс-конференции освобожденных и депортированных политзаключенных вы сказали о том, что мир даже не представляет масштабов насилия в Беларуси. О том, что людей пытают физически и психически, люди умирают, сходят с ума. О себе вы сказали, что к вам применяли все виды насилия, кроме сексуального. Получилось донести до мира? Будете писать книгу?

Не хотел писать книгу, но, думаю, придется. Хотя бы для документирования этого всего. Честно говоря, я уже устал от того, что в информационном пространстве мое имя ассоциируется в первую очередь с тюрьмой, это несколько стигматизирует. Мне хочется, чтобы оно ассоциировалось с интеллектуальной деятельностью, с общественной активностью, но пока что так.

 

Сегодня я думаю, что все, что я скажу о том, что происходит в белорусских тюрьмах, для читателя будет только словами. Для того, чтобы постараться описать, что я пережил, чем я был и что для меня это значило — нужна литературная форма, нужно приложить максимум своих творческих усилий на это. И даже если все это у меня получится максимально удачно, думаю, только процентов 30 от переживаемого политузниками Лукашенко получится донести читателю. Поэтому я могу сейчас просто перечислить главные, так сказать, вехи, а уже те из читателей, кто захочет, могут попробовать представить это все себе. Представить, что переживают политзаключенные, к которым было решено применить такого же уровня давление.

Во-первых, суммарно год из своей пятилетки я провел в ШИЗО (штрафном изоляторе).

Это значит, ни одну из ночей этого года ты не спишь нормально. Это какое-то полузабытье в холоде — там холодно всегда, это крохотная камера в подвале. Ты несколько раз за ночь выходишь из полусна, отжимаешься, приседаешь, пытаешься уснуть снова. На следующую ночь все повторяется снова и снова.

Вот мы сейчас с вами сидим в европейской кофейне, вокруг нас ходят нормальные живые люди, которые озабочены чем угодно, но только не выживанием, а тут ты находишься в стакане размерами примерно как этот подоконник — 210 на 140 сантиметров. Знаете, как выглядят грузовые лифты в многоэтажках? Вот в такой камере я просидел почти год. Там нет умывальника, там краник, направленный прямо в унитаз, из-под пола какие-то черви выползают, по унитазу ползают слизни — это ведь подвал, а под полом живет крыса. Я ей дал имя и там с ней дружил, периодически она в камеру проникала через унитаз.

Два раза меня избивали в обычной камере. Натравливали отмороженных сокамерников. Один раз это был лайт, минимальная драка. Во второй раз я получил сотрясение мозга — на меня напал сокамерник намного больше меня по размерам и напал, когда я лежал в кровати. Поллица у меня было синим, заплыл глаз, после чего меня бросили в большую камеру, которую сразу же закрыли на карантин. Закрыли только ради того, чтобы я не встретился с адвокатом в таком состоянии. И, понятно, еще 14 человек не выпускали ни на прогулки, ни к следаку, ни к адвокату, ни в баню — никуда. Понятно, что второй целью было еще и натравить этих новых сокамерников на виновника карантина. 

 

Получилось?

Да вот и нет. Там все всё понимали, мне зашили порванное в драке худи, сразу насыпали горсть валерьянки, напоили чаем. Люди разные есть повсюду.

А так там постоянно создают ситуации психологического давления. Сажали вот в такую маленькую одиночку, которую я уже описал, в соседних камерах слева и справа сидит тоже по зеку. И они тебе все время, не переставая, орут оскорбления, угрозы. Обычно использовали для этого зеков так называемого низкого статуса. «Мы тебя вые...м, сломаем руки и ноги, выбьем зубы, будешь сосать, ты все подпишешь и напишешь и так далее», — это я лайт-версию даю, на самом деле, все это в отвратительных физиологических подробностях с утра до вечере. При этом ты знаешь, что и один, и второй сидят за убийства. И понимаешь, что если им задание, они его выполнят. И как бы ты не был уверен в себе, в своих физических силах, ты понимаешь, что против толпы ты не сможешь ничего сделать. А еще ты знаешь, что такие случаи в этой тюрьме действительно были. Поэтому, какой бы ты не был волевой, но хочешь-не хочешь, тревожишься по этому поводу. Помимо этого всего, эти двое всю ночь барабанили железными мисками по трубам, чтобы покоя в этой крошечной камере не было не только днем. Думаю, это как в Гуантанамо, когда заключенные сутками слушали хэви-метал в течение нескольких недель, чтобы ехала крыша. В такой камере с такими соседями я просидел четыре месяца. Это целенаправленное уничтожение психики, и это работает. Я видел людей, у которых появились явные признаки неадекватности после такой обстановки. Я смог, слава богу, сохранить свою психику.

Меня лишали писем, свиданий с женой, постоянно создавали ситуации угрозы, стресса. Сейчас это все так немного сумбурно рассказываю, но на самом деле все это было организовано достаточно грамотно, так, чтобы ты никогда, ни одной минуты своего срока не чувствовал себя в безопасности и покое. Вот в таких условиях я сидел.

Стоит добавить, что в сам момент задержания я подвергся пыткам, которые длились шесть часов. Избиение, самые разнообразные издевательства, заливали лицо перцовым газом, душили, отбивали пальцы, пятки — всю ночь. Сотрудники ГУБОПиК (Главное управление по борьбе с организованной преступностью и коррупцией, которое в 2020 году взяло на себя карательные функции, правозащитники зафиксировали многочисленные акты политических репрессий, насилия и пыток политических противников режима Лукашенко и называют управление «белорусским Гестапо» — RFI), которые все это делали, утром пообещали: ты сдохнешь тут, из тюрьмы не выйдешь. И в принципе, довольно много для выполнения обещания делали. Вот, надеюсь, хотя бы в общих чертах описал, что из себя представлял этот срок.

 

Анархистов не очень любят или опасаются во многих государствах. В Беларуси же всегда — задолго до 2020-го — анархисты были в особом фокусе внимания силовиков, всегда большие сроки, всегда жестокие задержания. Почему Лукашенко так боится анарходвижения?

Чем авторитарнее государство, тем больше оно не любит анархистов. Чем больше государством управляют люди демократического склада, терпимые, интеллектуально развитые, тем меньше градус нетерпимости к радикалам анархистского направления, эгалитарного направления. Анархистское движение — это не про то, чтобы принудить кого-то к чему-то, это про свободу личности и про наиболее радикальную интерпретацию гуманистических ценностей.

Почему не любят в Беларуси? Я вижу тут две причины. Первая — анархисты априори неподконтрольны. Властям очень сложно вербовать среди нас агентуру. Случаи вербовки среди нас за всю историю белорусского анархистского движения — это на пальцах одной руки.

Традиционные методы оперативной работы не подходят к нам. Ведь методы установления контроля над лидерами, а через них и над целыми движениями не меняются — это сбор компромата, а затем шантаж этим компроматом, это помощь в продвижении по иерархической лестнице внутри своей структуры, это помощь в борьбе за ресурсы, за гранты и за статус. Все это с анархистами просто не работает.

Компромат не канает, потому что мы все один про одного всё знаем — у нас не огромное и закрытое движение. Продвижение по иерархической лестнице в анархистском движении? Просто абсурдно звучит. А грантов мы не получаем. Анархистам никакой фонд ничего не даст (смеется). Насколько знаю, наше движение всегда существовало на подножном корме. Ну вот и все. Поэтому у них из всего арсенала остаются только давление и репрессии. Давление во всех возможных формах — избиения, пытки, длительные тюремные сроки.

Последний момент — это ментальные различия. Если взять ценности анархистов и ментов — они на противоположных полюсах. У меня было много вынужденных разговоров с ГУБОПиКом. Они не критикуют идеи, не дискутируют и не спорят, они всегда просто смеялись. Для них идеи равенства и братства сами по себе абсурдны, идеи о том, что люди могут не избирать себе бесконечно руководителя, а договариваться — абсурдны, идея о государстве без огромной репрессивной системы — абсурд, а сторонники таких идей — это сумасшедшие, это безумцы, они опасны и должны быть уничтожены.

Скажем так, анархисты в Беларуси сидели в те времена, когда это еще не было мейнстримом. Мы помним промежуток между 2015-м и 2020-м, годы, которые считаются либерализацией, но белорусские анархисты сидели и тогда. Близкие нам товарищи из антифашистского движения — сидели и тогда. И сроки, да, на сроках твоя идеологическая приверженность отражается стопроцентно.

Анархисты готовились к 2020 году?

Скажу не про год, скажу так: с момента, как белорусское анархистское движение оформилось в 2007-2009 годах, все, что мы делали — прямо или косвенно — можно сказать, было подготовкой к социальной революции как мы ее видим. Будет правдой сказать, что в 2020-м я и многие мои товарищи увидели то, о чем мечтали всю жизнь. Народ восстал. У людей открылись глаза, людям стало важно управлять самим своей судьбой и судьбой своей страны, выйти из-под контроля и перестать быть управляемыми. Поэтому да, мы готовились. И благодаря этой подготовке мы смогли выступить достойно.

 

Состояние дел в белорусской демократической оппозиции в изгнании удивило вас — скандалы, исчезновения, возможные агенты КГБ, ссоры, обвинения в адрес лидеров протеста?

Конечно, я ждал такого. Очевидно, что когда большое количество людей, которые все психологически травмированы — кто в большей, кто в меньшей степени — выбрасывают, принуждают покинуть свою родину, привычные условия жизни, когда люди сидят и годами ждут возвращения-возвращения-возвращения — это все достает.

Когда люди до сего дня борются со своими бедами обустройства в эмиграции, когда их лидеры время от времени делают ошибки, когда нет хороших новостей, а все время только плохие и очень плохие — что с родины, что внутри диаспоры. И еще всю эту ситуацию активно подогревает КГБ через свою агентуру. Конечно, люди будут ломаться, ссориться, скандалить, грызться, обвинять в своих бедах кого угодно — и даже чаще не Лукашенко, а Тихановскую, Франака Вячорко, еще кого-то. Это предсказуемо.

При всем этом я через пять лет вижу и позитивные вещи. Я вижу огромную солидарность, вижу, как людям очень быстро собирают деньги в помощь, вижу, что белорусское движение продолжает жить, что люди объединяются сплачиваются, ходят на мероприятия, пусть и не всегда сверхмассовые, но они продолжают представлять собой сообщество.

Я вижу, что наши независимые СМИ в изгнании читают, смотрят, слушают в Беларуси. Конечно, не так, как в 2020 году, это не удивительно, но сейчас растут другие инструменты: тредс, тик-ток. Видно, что у людей в Беларуси есть определенный запрос и этот запрос по большому счету удовлетворяется.

Мы — живые, мы смогли сохранить себя, более того, мы построили такие структуры, о каких не могли мечтать до 2020 года. Сказать кому в 2019-м, что будет человек, который ездит по всему миру и говорит от имени белорусского народа, который в глазах европейских лидеров намного более легитимный, чем Лукашенко — это виделось в 2019-м сказкой какой-то. А этот человек есть, он в наших границах доступности, мы можем придти к Светлане Тихановской и сообщить свой запрос.

Я не хочу сейчас обсуждать ее личность, были ли ошибки и какие ошибки, важно, что она есть и делает то, чего раньше не делалось.

Конечно, можно к чему-то придираться, но не считаю, что нужно концентрироваться только на плохом.

Ваш программный пост об ошибках 2020-го цитировали белорусские СМИ, эксперты заочно оппонировали, какие-то соглашались. Вы называете главными объективными причинами проигрыша революции настрой элит, уровень сознания белорусского общества (люди выходили на мирные марши по воскресеньями и утром понедельника шли на работу) и поддержку России.

Было очевидно, что общество в целом выбрало ненасильственный протест. И это абсолютно нормально — с помощью одного только ненасильственного протеста тоже есть огромный шанс выиграть. Но ненасильственный протест требует терпения и массовости. В силовом протесте всегда участвует небольшой процент населения, а ненасильственный протест требует вовлечения большинства, такого количества людей, которого никаким ресурсом невозможно репрессировать. Самый базовый пример это Индия — сатьяграха, Махатма Ганди. Они смогли добиться такого уровня участия, что оккупационной администрации стало понятно, что им проще договориваться, чем продолжать воевать против абсолютно всего народа. Похожая ситуация с польской «Солидарностью» — ты можешь, конечно, посадить десятки тысяч рабочих, но кто будет работать? Думаю, реально сработать у нас могла всеобщая забастовка. И такая была попытка, но, как видим, к сожалению, белорусы не отозвались в той массе, которая позволила бы реально создать давление на режим через страйк. Если бы встали крупные предприятия, это стало бы просто концом режима. Можно много спекулировать на том, почему не произошло. Но здесь я бы пенял бы больше на себя, на движения и партии, чем на народ — а кто вел целенаправленную работу на заводах? Никто. Кто создавал агитационные группы, нелегальные объединения, тайные группы на заводах? Никто. Только в 2020 году вспомнили, что есть Жлобинский металлургический завод, жодинский БелАЗ, «Беларуськалий». Вот и результат того, что наши демсилы долгое время игнорировали это направление.

Помимо общенациональной забастовки серьезный шанс на победу революции дало бы создание майдана, палаточного лагеря или захват какого-то здания. Это позволило бы нам сохранить ядро активистов от арестов, это не гарантировало бы победу, но это повело бы революцию по другому пути, который, возможно, вывел бы к победе.

 

После трех дней беспрецедентной жестокости власти отступили, начали выпускать задержанных и избитых в первые дни, милиции на улицах какое-то время не было, чиновники выходили беседовать с людьми...

Да, это было время, когда занять серьезные здания было реально. Почему не попробовали, а если бы попробовали, откликнулись бы сотни тысяч участников воскресных маршей — для меня вопрос... Ну, теперь это только спекуляции.

Ну и не было у нас работы с силовым блоком. Все последние успешные революции показывают, что силовой блок полностью или частично переходит на сторону протестующих или по крайней мере сохраняет нейтралитет. Чтобы такое случилось, недостаточно, чтобы эти люди прочитали два-три-четыре поста в интернете. Эти люди встроены в систему, у них привычка подчиняться, у них мотивация в виде социального статуса, которым его наделяет служба, стабильной зарплаты. И все это перевешивает моральную составляющую. А у многих была иллюзия, что менты почитают телеграм-канал «Милиция с народом» и ужаснутся от того, что они избивают свой собственный народ. Нет, так это не работает. Самая лучшая импровизация — это подготовленная импровизация. Работы долгой и кропотливой среди силовиков не велось. И стабильных групп, сочувствующих революции, как это было в революции 1905-го, 1917 года, среди белорусских силовиков не существовало. Если бы они были, пусть даже немного, но на уровне офицерском, это могло реально стать той соломинкой, которая сломала спину верблюда.

Но накануне выборов были, можно сказать, массовые увольнения в Следственном комитете, видимо, сотрудники понимали, что предстоит в ближайшее время. Некоторые источники называли количество уволенных в 70%.

Уволились, чудесно. Но они просто ушли, умыли руки. И я не верю, что 70% — думаю, преувеличение. Но даже если добавить тех, кто уволился по болезни, по переводу на другую работу, по истечению контракта, и получить 70%, то это не значит, что 70% не согласны с режимом. И не будем забывать, каков процент СК внутри всего силового блока. Незначительный. Мы видим, что решающую роль тогда играли КГБ, ГУБОПиК и те, кто зачищает на улице. А такие, как СК, прокуратура… Действительно, они более образованные и среди них был больший процент тех, кто поддержал протест. Но можно обойтись без них вообще. Я даже помню, что была нехватка, были люди, у которых обыски проводил какой-то человек в штатском с бумажкой «исполняющий обязанности следователя». Если надо, они курсанта школы милиции поставят следователем. Опять же подчеркну, что уволиться — это одно, а заявить в своих кабинетах, что мы не согласны, — это совсем другое. А простые увольнения из органов, из госмедиа, из других госструктур, как видим, для системы не стали слишком болезненным моментом.

Режим пережил момент подъема протестных настроений, которые не вылились в действия, и стал делать все абсолютно грамотно, умно, они приоритизировали свои задачи и пошли просто планомерно работать и работают по сей день. Забрали самых с их точки зрения опасных для себя, сейчас вот доходят до тех, кто письмо, допустим, политзаключенному в 2021 году написал.

Почему режим не останавливается? Ведь кого выгнали, кого посадили, все тихо в стране. Почему продолжаются репрессии?

Остановишься — перестанет быть тихо. Я уверен, что для режима продолжение репрессий — это условие своего выживания. Они прекрасно понимают, что посадив, выдавив из страны определенное количество людей, они сделали себе передышку, но не победили.

Белорусы изменились навсегда. Лукашенко сейчас нужно или заставить замолчать тех, кто здесь живет, или просто найти себе новых белорусов. Новых белорусов у него нет, поэтому единственное, что он может сделать, это тех белорусов, которые есть, привести к покорности. Он никогда не сделает их своими сторонниками, он не сделает их «ябатьками», но он может заставить их из-под палки улыбаться, махать красно-зеленым флажком, ходить на работу. Это он может. Но во власти тоже не дураки. Они прекрасно понимают, что белорусы все это будут делать ровно до тех пор, пока над ними будут стоять с дубинкой.

Стоять и выхватывать из стада периодически тех овечек, которые отошли в сторону, подставились, что-то написали в соцсетях, что-то сказали, что-то лайкнули. Эта «работа» властей, уверен, будет продолжаться. Возможно, под влиянием Запада, когда переговорный трек достигнет успеха, этого всего поубавится, но остановки репрессий я в обозримом будущем не ожидаю, разве что не появятся какие-то черные лебеди. Сегодня репрессии — это необходимое условие существования белорусской системы. Не будет репрессий — не будет системы.

Есть еще фактор России.

Безусловно. Конечно, от результатов войны очень многое зависит для нас. Тут сложно что-то прогнозировать. Перспектив у России как у глобального и даже регионального лидера в будущем не видно. Как и в любой империи, в ней заложено слишком много противоречий.

Но надо признать, сейчас, к сожалению, наши белорусские возможности влиять на нашу собственную судьбу ограничены, очень многое решается за пределами Беларуси, но это не значит, что нужно опускать руки. Это для меня значит только одно: белорусам надо наращивать свои мускулы, укреплять свою субъектность экономическую, национальную, культурную, языковую. Это даст свой результат, на очередном историческом витке это будут те мускулы, которые нам понадобятся в решающий исторический момент не растеряться и не стать снова чьей-то марионеткой.

Вас читают, посты в соцсетях публикуют в СМИ, можно сказать, вы довольно быстро перешли в эмиграции в категорию «лидеры мнений». Не собираетесь в системную политику?

Приятно, что читают. Пока в системную политику не собираюсь. Сейчас могу делать больше полезного, оставаясь активистом, журналистом, блогером. Так ты можешь говорить больше, чем может себе позволить системный политик.

Буквально на днях я возобновляю свой канал «Радикальный голос», пока сосредоточусь на этой работе.

***

Сейчас в белорусских тюрьмах остается несколько активистов анархистского движения. У некоторых — рекордные сроки.

На сегодня правозащитниками признаны политзаключенными в Беларуси 1237 человек.

Поддержать работу Автономного Действия